Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Но пока он был жив, с ним оставались его человеческие обязанности хотя бы по отношению к ближним. Будучи обреченным, он не опасался уже ничего, ни на что не надеялся, и это давало ему определенное преимущество перед другими. Конечно, это было преимуществом смертника, но он был вправе пользоваться им по своему усмотрению. Завтра он скажет следователю, что во всем виноват только он сам. Пусть убивают его, остальные здесь ни при чем. Ни Рыбак. Ни Петр. Ни тем более Демчиха. Он все возьмет на себя.

Принятое решение принесло успокоение, Сотников задремал, и ему, как воспоминание, приснился давно забытый случай из детства.

…Тихая окраинная улочка небольшого городка, гигантские клены вверху, и под ними старинный деревянный дом. В доме — разноголосое тикание часов, и тишина. Проснувшись, двенадцатилетний мальчишка слезает с кровати и обходит пустые комнаты — нигде никого.

Он заходит в столовую, прислушивается. И вдруг видит в ящике комода заветный маленький ключик. Он отпирает ящик, дрожащими руками вынимает деревянную кобуру маузера. На одной ее стороне блестящая пластина с надписью: «Красному комэску А. Сотникову от военного совета кавармии». Мальчик вытаскивает из кобуры пистолет, со всех сторон осматривает его, прицеливается. И вдруг раздается выстрел. На пол выскакивает гильза, от ножки стола отлетает щепка…

Испугавшись, он прячет пистолет в комод, убегает. Потом стоит перед матерью, и та говорит: «Нет, я говорить не буду. Ты сам должен сознаться». Он идет к отцу, который одной рукой ремонтирует часы; другая в черной перчатке немощно покоится на коленях. В комнате по всем стенам — часы. Отец отрывается от работы.

«Ну как — одолел мариниста? Станюкович интересный писатель. Нравоучительный. Море к тому же. Тебе полезно».

«Папа, я брал твой маузер», — подавленно признается мальчишка.

«Кто разрешил?» — отец откладывает инструменты.

«И это… Он выстрелил…»

Ничего не сказав больше, отец встает и выходит из комнаты. Потом возвращается.

«Щенок! Какое ты имел право без разрешения прикасаться к боевому оружию? Как ты смел по-воровски лезть в комод?»

Отец долго еще отчитывает его и в заключение говорит:

«Единственное, что смягчает твою вину, так это твое признание. Только это тебя спасает. Понял?»

«Да».

«Если сам, конечно, надумал. Сам?»

Смешавшись, мальчик кивает головой.

«Ну и за то спасибо. Ступай».

Этот малодушный кивок на всю жизнь остался для него уроком. По крайней мере он понял, как поступать не надо и больше уже ни разу не соврал ни отцу, ни кому другому.

19

В камере начинало светать. Вверху послышались шаги, глуховато донеслись голоса, застучали двери. Открыв глаза и прислушиваясь, сидел под стеной Рыбак, напротив Демчиха. Петр и Бася — в углу под окном. На соломе тихо лежал Сотников. Никто не спал, все напряженно прислушивались к звукам извне.

Кто-то прошел возле самой стены, раздались громкие голоса:

— Да тут провод какой-то.

— А вожжа еще была. Вожжу посмотри.

— Что вожжа! Веревка нужна.

Рыбак насторожился — какая веревка? Зачем понадобилась веревка?

Вдруг на ступеньках послышалось движение, шаги многих ног — стало очевидно: шли к камере, за ними.

Вскоре широко растворилась дверь — на пороге появился Стась, за ним стояли еще двое.

— Генуг спать! — заорал полицай. — Отоспались! Выходи — ликвидация!

Все продолжали молча сидеть. Тогда Стась закричал еще более страшным голосом:

— А ну, выскакивай! Добровольно, но обязательно — в душу вашу мать!

Первым поднялся Петр, потом начала вставать Демчиха. С усилием заворошился на соломе Сотников. Рыбак, однако, опередил всех и, вскочив, быстро направился к выходу.

— Давай, давай! — Двадцать минут осталось! — понукал Стась. — Ну, а ты, одноногий? Живо!

— Прочь руки! — прохрипел Сотников.

— А ты, жидовка? А ну выметайтесь! Не хотела признаваться, будешь на веревке болтаться! Гэть, юда вшивая!!

Узники подавленно выбирались из камеры. Первым по ступенькам поднялся Рыбак. Во дворе он остановился. Здесь было полно немцев, которые куда-то собирались, заряжали оружие. Двое или трое возле сарая, подвесив на суку липы, свежевали овцу, и по белому пятнышку между ушей Рыбак сразу узнал ее. Это была овца старосты, брошенная им в кустарнике.

Рассматривая двор и немцев, рядом остановилась Бася, Демчиха. Поодаль с мрачной отрешенностью на старческом лице ждал Петр. Стась втащил по ступенькам Сотникова и бросил на снег. Тот сразу же начал требовать сиплым голосом: