Повелитель Норика. Гибель Астура

– Я знаю. Потому-то и спрашиваю тебя – га-вурди*(готск. га-вурди – беседа (букв. движение слов))?

– Га-вурди!

Они встретились на полдороге – бывший воин Аттилы и бывший пастух. Хирдис вышел из леса пеш, ведя в поводу коня, недавно выкраденного им от узет теперешнего победителя.

– Колбила*(готск. колбила – телушка)! – не смог сдержать радостного крика Бервулла, – ты жив, дружище!

Да уж, колбила! Хирдису вспомнилась оскаленная конская морда. Сохрани Господь от таких колбил!

Колбила, признав хозяина, радостно заржал. Хирдис отпустил повод, и конь тут же устремился к Бервулле. Человек крепко, как лучшего друга, обнял его за шею.

– Забери назад свою телушку, – пробормотал пастух и, чуть громче, добавил, – я спас Колбилу из фона!

– Хвохтули*(готск. – благодарность, спасибо)! – благодарность прозвучала искренне, без тени иронии.

Пора было приступать к делу, и Бервулла начал говорить:

– Хирдис, ты остался один. Но и нас тоже немного – как ты знаешь, всего двое. Тебе ли, старому вайдедье*(готск. вайдедья – разбойник), объяснять, что оставшегося в одиночестве, без хансы – в этих краях ожидает либо верная смерть, либо неволя?

Первый же бриггандупус, что встретится на твоём пути, с радостью пленит бывшего пастуха, дабы разжиться лишней парой-тройкой скаттов. Ну, а латены с тобой даже разговаривать не станут – прибьют на месте.

Нас с Хлибодаром двое. Если пристанет Хирдис – будет трое. Готов ли ты принести свару мне, Бервулле?

– Ты уже разобрался с Хардубой?

Этот вопрос был задан не из праздного любопытства. Бервулла прекрасно понимал, о чём ведёт речь старый пастух. Пока жив Хардуба, коему ранее присягал Хирдис, ни о какой сваре и речи быть не может.

– Ещё нет. Вернёшься к бургу через три дня. Вот матибалг*(готск. матибалг – сума для еды). Если не будешь сильно набивать жипус, тебе хватит.

К ногам Хирдиса бухнулся сакк. Бервулла, с явным удовольствием, вскочил на коня – они с Колбилой снова вместе! Пастух подхватил кожаную суму и отправился назад в лес. Там, в укрытии лап вековых великанов, под хвойными тынс*(готск. тынс – ветви) ему было почему-то спокойней.

Наступила ухтво*(готск. ухтво – заря, рассвет). Вершины гор озарились лучами восходящего сауила*(готск. сауил – солнце). Хлэв*(готск. хлэв – могила) для матери Бервуллы был готов. Тело покойницы, завёрнутое в голубой шёлковый плащ убилтойса Гейзы, ставший теперь погребальной фаскьей*(готск. фаскья – саван), возлежало на полосатом фане, рядом с выкопанной заботливым сыном ямой. На правой руке её красовался наруч-браслет с переплетёнными между собой золотыми и силубряными рыбками.

Головы Гейзы и четверых трустьев, вздетые на шесты, жуткой фапой*(готск. фапа – ограда) окружили свежевырытый хлэв. Мёртвые хубипы*(готск. хубип – голова) страшными неживыми глазами смотрели в разные стороны света.

Оставленный пока в живых, последний трустья Хардубы смирился со своей незавидной участью. Он уже перестал молить о пощаде, не плакал и не кричал.

Жаль, конечно, что на том свете ему придётся влачить рабское существование, но ничего не поделаешь – знать, судьбу не обманешь. Неволя, от которой безжалостный мальчишка когда-то избавился ценой страшного преступления – он убил своего строгого хозяина и подался в бега – настигла незадачливого убилтойса возле самого порога, разделяющего жизнь и смерть.

Когда подошло время, трустья безропотно положил голову на большой плоский камень. Длинные волнистые, слегка рыжеватые скуфты ласково трепал рассветный ветерок, словно бы ободряя юного вайдедью, успокаивая его перед неминуемой гибелью.

Сверкнула в воздухе агиза – хунсластап окрасился алой кровью. Предсмертное заклинание матери Бервуллы было исполнено.

Укус гадюки очень болезненный, но он редко бывает смертельным. Конечно – в случае, если земь-яцер ужалит во влитс, или же когда напавшая ехидна оказывается очень больших размеров – смерти укушенному ею избежать не удаётся. Однако Хардуба, благодаря железному здоровью, сумел перебороть гибель, впрыснутую ядовитыми клыками в его кровь. На своё несчастье.

Как только Хирдис вышел к старому бургу, он понял, что всё уже закончилось. Уцелевшее око Хардубы смотрело на яркий солнечный диск, не мигая. Сам грэф, раздетый донага и насаженный на кол, не шевелил ни единым членом, не стонал. И не дышал.

– Давно? – вместо приветствия вопросил он, кивнув в сторону своего бывшего сюзерена.

Бервулла, сидевший на корточках подле казнённого, покачал головой и холодно улыбнулся:

– Гунны хорошо научили меня делать это. Хардуба мучился долгих два дня.

Хирдис понимающе кивнул и, тоже на корточки, присел рядом. Они просто молчали какое-то время.

– Ждём Сурового? – вопросил, наконец, пастух.

– Да.

Из каменного зева бурга вышел Хлибодар. В руках он держал плетёную тыньё. Юноша зашагал в их сторону.

– Давай сюда, – Бервулла поднялся.

Он раскрыл крышку и достал оттуда… здоровенную гадюку! Хирдис от неожиданности вскочил на ноги.

– Хвохтули, земь-яцер. Вот тебе хунсла!