Поздняя греческая проза

37. И они смеялись. На следующий день они собрались "на работу", как они говорили, и, снарядив богиню, поместили ее на меня. Потом мы вышли из города и стали обходить окрестности. Когда мы вступали в какую-нибудь деревню, я останавливался, как будто по наитию божества, флейтист возбуждал божественное исступление, они же, сорвавши с головы повязки и запрокинув назад головы, рассекали себе мечами руки, и каждый, сжимая зубами язык, ранил и его, так что мгновенно все было полно свежей крови. Видя это, я в первое время стоял, дрожа от мысли, как бы не понадобилась богине и ослиная кровь. Изранив себя таким образом, они собирали оболы и драхмы со стоящих кругом зрителей; иной давал в придачу смокв, сыру, кувшин вина или медимн пшеницы, а также ячменя для осла. А они этим кормились и служили богине, которую возили на мне.

38. И вот однажды, когда мы попали в какую-то деревню, они завлекли рослого юношу из поселян в привели его туда, где мы остановились, а потом воспользовались от него всем, что привычно и любо было таким безбожным развратникам. А я, сокрушаясь о своей новой перемене судьбы, хотел было воскликнуть: — Я все еще, до сих пор терплю несчастья, о жестокий Зевс! — но из моей глотки вышел не мой голос, а ослиный крик, и я громко заревел. Между тем случилось так, что в это время какие-то поселяне потеряли осла и, ища пропавшего, слышат мой громкий вопль и входят к нам, никому ничего не говоря, как будто я и был их ослом, и застигают развратников за совершением непотребных таинств; и тут много смеху поднимается среди вошедших. Выбежав вон, они рассказали всей деревне о распутстве жрецов. Последние в большом смущении от того, что все это обнаружилось, уехали оттуда; как только настала ночь и мы оказались в глухом месте пути, они излили на меня гнев и злобу за то, что я разоблачил их таинства. Было еще терпимое дело слушать их брань, но то, что за этим последовало, было совсем нестерпимо; ибо, сняв с меня богиню и положив ее на землю, они сорвали с меня все покрывала и, уже обнаженного, привязали к большому дереву, потом стали меня бить своим бичом, унизанным костяшками, и чуть не убили, приказывая на будущее время быть безмолвным богоносцем. И даже зарезать меня после бичевания замышляли за то, что я вверг их в великую обиду и заставил уйти из деревни, не заработав ничего. Но вид богини, лежащей на земле и не имеющей возможности продолжать путь без меня, сильно их устыдил, так что они меня не убили.

39. Итак, после бичевания я отправился дальше с богиней на спине, и к вечеру мы уже остановились в усадьбе богатого человека; он был дома и с большой радостью принял богиню к себе и совершил ей жертвоприношение. Мне стало известно, что здесь я подвергся большой опасности; ибо один из друзей прислал владельцу усадьбы в подарок бедро дикого осла; повар взял его, чтобы приготовить, но по недосмотру оно пропало, так как несколько собак потихоньку пробралось в кухню, и повар, опасаясь сильных побоев и пытки из-за этой пропажи, решил повеситься. Но жена его — роковое мое несчастье — сказала: — Не умирай, дорогой, и не предавайся такому отчаянию: если ты меня послушаешься, все у тебя будет хорошо. Уведи осла этих развратников в глухое место и там зарежь его и, отрубив ту же часть тела, бедро, принеси сюда, приготовь его и подай хозяину, а труп осла сбрось где-нибудь в пропасть. Все подумают, что он ушел куда-нибудь и исчез. Ты видишь, что он в теле и, во всяком случае, лучше этого дикого осла? — Повар одобрил совет жены. — Это превосходно, жена, — сказал он, — и я только таким поступком могу избежать плетей. Так и будет, сделано. — Вот как этот мой безбожный повар, стоя рядом со мною, сговаривался с женой.

40. Видя уже заранее, что мне предстоит, и решив, что важнее всего для меня спастись из-под ножа, я обрываю ремень, на котором меня водили, и, подпрыгнув, пускаюсь бегом в дом, где ужинали развратники с владельцем имения. Вбежав туда, я все опрокидываю одним прыжком — и светильники и столы, — я ведь думал, что изобрел для своего спасения нечто хитроумное и что хозяин усадьбы велит меня, как взбесившегося осла, тотчас же куда-нибудь запереть и строго сторожить; но эта хитрость подвергла меня крайней опасности. Сочтя меня бешеным, они уже схватились за мечи и копья и большие палки и намеревались меня убить. Но я, увидя такую опасность, прибежал в комнату, где мои господа должны были лечь спать. Видя это, они заперли тщательно дверь снаружи.

41. Когда уже рассвело, подняв опять богиню на спину, я удалился оттуда вместе с моими бродягами, и мы прибыли в другую деревню, большую и многолюдную, в которой они разыграли нечто совсем новое: они потребовали, чтобы богиня не пребывала в человеческом жилище, а поселилась бы в храме местной богини, которую жители чтили больше всего. Поселяне приняли чужую богиню даже с большой радостью и поместили ее вместе со своей, а нам указали жилье у бедных людей.