Поздняя греческая проза

53. Наконец, когда настал день, в который господин мой хотел проявить щедрость к народу, решили, как меня привести в театр. И я вошел таким образом: было приготовлено большое ложе, отделанное индийской черепахой с золотыми скреплениями; меня уложили на нем и рядом со мной поместили женщину. Потом в таком положении нас поставили на какое-то приспособление и внесли в театр, на самую середину, а зрители громко закричали и захлопали в ладоши, приветствуя меня. Перед нами поставили стол, уставленный всем, что подается у людей на роскошных пирах. И вокруг нас стояли красивые рабы-виночерпии и наливали нам вино из золотого сосуда. Мой наставник, стоя позади, велел мне обедать, но мне стыдно было лежать на театре, да и страшно, как бы не выпрыгнул откуда-нибудь медведь или лев.

54. Между тем проходят мимо люди с цветами, и среди прочих цветов я вижу цветки свежих роз, и я, ничуть не медля, вскакиваю и спрыгиваю с ложа. Все думали, что я встал, чтобы танцевать, но я перебегаю от одного к другому и обрываю цветы и поедаю розы. Все еще удивляются мне, а уж с меня спадает образ скотины и пропадает; и вот исчез прежний осел, а вместо него стоит голый сам Лукий. Пораженные таким невероятным и совершенно неожиданным зрелищем, все подняли страшный шум, мнения разделились: одни считали, что меня нужно тут же умертвить огнем, как колдуна, знающего ужасные чары, и многоликое чудовище, другие же говорили, что нужно обождать моих объяснений и сначала все расследовать, а потом уже судить об этом. А я подбежал к правителю области — он присутствовал, оказалось, на этом представлении — и рассказал ему по порядку, как фессалийская рабыня фессалийской женщины превратила меня в осла, смазав колдовской мазью, и умолял его взять меня и держать под стражей, пока он не убедится, что я не лгу.

55. — Скажи нам, — говорит архонт, — имена — твое и родителей и родственников твоих, если, как ты говоришь, у тебя есть близкие родичи, а также название твоего города. — Отец мой — Декриан, софист, а мне имя Лукий, — сказал я, — брату же моему — Гай. Остальные два имени у нас обоих общие[397]. Я сочинитель повестей и других произведений, а он элегический поэт и хороший прорицатель; родина же наша — Патры в Ахее. — Когда судья услышал это, он сказал: — Ты сын дорогих мне людей, связанных со мной дружбой, которые меня принимали в своем доме и почтили меня дарами, и я уверен, что ты ни в чем не лжешь, раз ты их сын. — И, соскочив с своей колесницы, он обнимает меня и целует много раз, и ведет меня к себе в дом. Между тем прибыл и мой брат и привез мне денег и много всяких вещей, и тут правитель объявляет меня свободным во всеуслышание, при всех. И, пойдя к морю, мы нашли подходящий корабль и погрузили свои вещи.

56. Но я решил, что самое лучшее пойти к женщине, которая была влюблена в меня, когда я был ослом, и говорил себе, что теперь, став человеком, я ей покажусь еще красивее. Она приняла меня с радостью, очарованная, думаю, необычайностью приключения, и просила поужинать и провести ночь с ней; и я согласился, считая достойным порицания после того, как был любим в виде осла, отвергать ее и пренебречь любовницей теперь, когда я стал человеком.

И вот я ужинаю с ней и обильно умащаю себя благовониями и венчаю себя милыми розами, восстановившими меня в человеческом образе. Когда же настала глубокая ночь и нужно было ложиться в постель, я поднимаюсь из-за стола и раздеваюсь, как будто совершаю нечто значительное, и стою нагой, надеясь, конечно, что еще более понравлюсь по сравнению с ослом. Но, как только она увидела, что у меня все — человеческое, она с презрением плюнула на меня и сказала: — Прочь от меня и из дома моего! И уходи спать подальше! — А на мой вопрос: — В чем же я так провинился перед тобой? — сказала: — Клянусь Зевсом, я любила не тебя, а осла в тебе, и с ним, а не с тобой проводила ночи; я думала, что и теперь ты сумел спасти и сохранить хотя бы тот главный признак осла; а ты пришел ко мне, превратясь из этого прекрасного и полезного существа в обезьяну! — И тотчас она зовет рабов и велит им вынести меня прочь из дома — на своих спинах; и вот, выброшенный вон, обнаженный, с венком на голове и надушенный, я обнял голую землю и провел ночь с нею. С рассветом я голый прибежал на корабль и рассказал брату мое смехотворное приключение. Потом, так как с суши подул попутный ветер, мы отплыли, и через несколько дней я прибыл в родной город. Здесь я принес жертву богам-спасителям и посвятил в храм приношение в память того, что спасся не "из-под собачьего хвоста", как говорится, а из шкуры осла, попав в нее из-за чрезмерного любопытства, и что вернулся наконец домой спустя долгое время и с таким трудом.

«История Александра Великого»

Сочинение представляет собою переработку в духе народной книги аналогичного не дошедшего до нас сочинения эллинистического времени. "История" пользовалась большой популярностью в позднейшее время и послужила прототипом средневековых романов об Александре.

I, 15-26, 30-41