Поздняя греческая проза

3. Лишь только новый император вступил во дворец, куда его, как было рассказано, ночью сопровождали воины и народ, его стали тревожить тяжелые заботы. Хотя Пертинакс был тверд духом и мужествен, он страшился происшедших событий, но не из опасения за себя (он не раз смело смотрел в глаза даже большей опасности), а так как думал о внезапности происшедшей в государстве перемены и предполагал, что многие знатные сенаторы не потерпят, чтобы преемником высокородного Комода стал человек из ничем не примечательной и не родовитой семьи. Пертинакса одобряли за высокие нравственные достоинства и чтили за военные заслуги, однако происхождением он значительно уступал патрициям. Поэтому с наступлением дня он отправился в сенат, не разрешив нести перед собой священный огонь и другие знаки императорского достоинства, пока сенаторы не выскажут своего мнения. Когда же при его появлении все единодушно приветствовали Пертинакса, именуя его императором и августом, он стал отказываться от власти, ссылаясь на свои преклонные годы, и заявил, что многие патриции являются более достойными преемниками императора, чем он. С этими словами Пертинакс взял за руку Глабриона и подвел его к трону. Глабрион был знатнейшим патрицием (он возводил свой род к Энею, сыну Афродиты и Анхиза) и дважды избирался консулом. В ответ Глабрион сказал: — Я, кого ты считаешь самым достойным, уступаю тебе права и вместе со всеми остальными вверяю всю полноту власти. — Тут сенат стал настаивать и уговаривать Пертинакса; тогда в сомнениях и нерешительности он взошел на трон и обратился к присутствующим с речью: — Великая, оказанная мне вашим расположением, и поистине исключительная честь не допускает подозрений в неискренности, напротив, я вижу во всем Этом доказательство и поруку вашей благосклонности. Другому на моем месте это могло бы внушить уверенность в себе, готовность принять вверяемую ему власть и даже надежду, что, при столь великом расположении подданных, бремя государственных Забот окажется не таким тяжким и управление государством не таким неодолимо трудным. Меня же неизмеримость оказанных почестей, в которой я отдаю себе отчет, приводит в замешательство и наполняет мою душу страхом и опасениями, ибо трудно полной мерой воздать за обретение великого блага. Ведь даже для тех, кто получил немного, воздаяние за это большим представляется необходимым. В случае же если сделавший доброе дело первым наложил тем самым на другого непомерно большие обязательства, несоразмерная с услугой расплата покажется не следствием беспомощности, а свидетельством неблагодарности и бесчувственности. Я знаю, что мне предстоит безнадежное соперничество, если я захочу быть достойным оказанной мне чести, ибо первенство определяется не местом, которое занимает человек, а его поступками, если он не хочет это первенство посрамить. Известно, что чем ненавистнее дурное прошлое, тем больше надежд сулит будущее. Страшное событие всегда долго помнится (то, что опечалило нас, не легко стирается из памяти), радостное же, едва мы им насладились, тотчас улетучивается из человеческого сознания; поэтому свобода радует не столь сильно, как угнетает рабство. Действительно, человек не благодарит судьбу, если его имущество в безопасности, считая, что пользуется тем, что ему принадлежит, но, потеряв его по чьей-нибудь злой воле, вовек не простит этого обидчику. И в том случае, когда в общественной жизни происходит перемена к лучшему, никто не считает, что она распространилась и на него, потому что каждый в отдельности не заботится об общем благе и видит в нем мало проку для себя, если что-нибудь в касающихся его делах складывается вразрез с его желаниями. Люди, привыкшие к роскоши из-за беспорядочно сыплющихся щедрот тирана, считают переход к более умеренному и непритязательному образу жизни, вызванный ограниченностью денежных средств, не следствием разумной бережливости и рассудительности правителя, а жалкой мелочностью и крохоборством. При этом они не задумываются над тем, что источником расточаемых без разбора богатых дарений являются грабежи и насилия. Напротив того, дарения по обдуманному выбору, согласно заслугам человека, если отказаться от непозволительной роскоши и не пополнять казну неправым путем, должны приучать к разумному сбережению справедливо добытого. Вам надлежит поддерживать меня в этом и считать управление государством нашей общей заботой; поскольку же вам предстоит служить не тирании, а аристократии, исполнитесь сами упований па лучшее и обещайте их свершение тем, кем вы управляете. — Речь Пертинакса встретила одобрение, и, приветствуемый благими пожеланиями, стяжав всяческие знаки почета и уважения, он в сопровождении сената проследовал в храм Юпитера и остальные храмы, чтобы принести жертвы в ознаменование своего вступления на престол, а затем возвратился во дворец.