Поздняя греческая проза

Рискованным способом, но зато быстро достигнув Византия, я решил задержаться здесь сколько мне покажется нужным, а домой послать раба Кробила с тем, чтобы мое возвращение могло послужить родине на пользу. Клеарх не в силах причинить мне вред, и раз уж об этом зашла речь, я хочу объяснить тебе все, что я по этому поводу думаю. Мне кажется, что нынешнее бедствие чревато для родины величайшими опасностями, ибо ей, лишенной лучших своих людей и отданной во власть самых нечестивых, предстоит пережить убийства и изгнания, а впоследствии и еще одно немалое бедствие: захват власти Клеархом породит в одних жажду тирании, а в других — привычку к рабству, и в будущем может наступить постоянное единовластие. Ведь незначительные обстоятельства кладут начало продолжительным, можно даже сказать неизбывным, несчастьям и обессиливают государство так же, как недуги — человеческое тело. Подобно тому, как болезни в начале своем легче отстают от людей, а укоренившись, становятся трудно исцелимыми и в конце концов совсем безнадежными, так и недуги государства: пока память о свободе сильна и имеет власть над обращенными в рабство, может произойти решительный переворот по воле стремящегося к нему народа. А если зло уже укоренилось и среди людей нет даже разговоров о том, как от него избавиться, и говорят лишь о том, как легче с ним свыкнуться, вот тогда государство окончательно гибнет. Сейчас, когда над отечеством нависли такие бедствия, такая угроза, я, если вдуматься в мое положение, нахожусь в полной безопасности. Рабством я называю то, что вместе с телом овладевает также и душой; то же, что не затрагивает душу, а овладевает только телом, как бы тяжело оно ни было, не кажется мне рабством. А доказательство этому таково: если что-либо в рабстве действительно является бедствием, оно должно охватить и душу, ибо иначе оно бы и не называлось бедствием. Страх перед предстоящими страданиями и печаль по поводу испытанных ужасны для человека несвободного. Но что же — если человек не боится предстоящего бедствия и не скорбит об уже случившемся, разве он раб? Как же он может быть рабом, если не обладает пороками рабства? Знай, отец, что под влиянием философии я стал таков, что Клеарх, даже если он заключит меня в темницу и причинит мне любое зло, никоим образом не сделает меня рабом; никогда он не подчинит себе мою душу, а она-то и является вместилищем рабского или свободного начала, поскольку тело всегда более податливо, даже если оно и не подчинено никакому владыке. Если же Клеарх меня казнит, он подарит мне совершенную свободу. Ибо если даже тело, будучи вместилищем души, не может приучить ее к тому рабству, в котором находится оно само, то неужели ты думаешь, что душа, отделившись от тела, не сохранит своей свободы? Не только я, что бы мне ни пришлось перенести, останусь свободным, но и Клеарх, какое бы зло мне ни причинил, станет рабом, ибо он будет действовать под влиянием страха, а свобода души со страхом не совместима. Как ты сам видишь, я подвергаюсь меньшей опасности, терпя зло, чем Клеарх, причиняя его; мне незачем заботиться о себе, так как тревожиться о себе свойственно лишь человеку не вполне свободному. Однако бедствия родины не позволяют мне довольствоваться собственной свободой, но вынуждают действовать достойно гражданина и подвергаться опасности, причем опасность состоит не в том, что можно пострадать самому, а в риске не принести пользы страдающему отечеству. Поэтому мне надлежит, хотя я и не боюсь смерти, остерегаться ее, чтобы не погибнуть прежде, чем я смогу погибнуть за родину. Веди же себя с тираном, как я тебе прежде писал, — убеждай его, что я любитель покоя, и напиши мне, если в Гераклее случатся какие-нибудь новые события, о которых мне следовало бы узнать, ибо ради свободы моей родины мне следует частично отказаться от собственной свободы и предаться размышлениям и раздумьям о ваших делах.

Письмо 15

Ему же.