Поздняя осень в Венеции

Слышишь, любимая? Поднял я руки…
Шорох среди тишины.
Жест одинокий… Но если не звуки,
шорохи разве тебе не слышны?
Слышишь, любимая? Вместо зова
шорох ресниц, затаивших свет.
Слышишь, любимая? Поднял я снова
веки, но тебя нет.

Движений моих отпечатки

в шелковой тишине зримы;
неповторимы тревог моих складки
на занавеси, уходящей вдаль.
Звезды вдыхаю, вбираю
в себя.
Запахи пью, как вина,
вижу я близ притина
ангельские запястья;
и ты едина со мною, мыслю тебя,
но где же ты…

Музыка

Что ты играешь, мальчик? Песнь одна,
что бы сады, повеяв, ни внушали.
Что ты играешь, мальчик? Не душа ли
твоя в стволах сиринги пленена?

Зовешь ее, томящуюся в звуке,

как в одиночной камере тоски;
пусть жизнь сильна, сильнее песня в муке,
и слезы упоительно близки.

Верни в молчанье душу, чтобы просто

ютиться ей в текучести безбрежной,
где снова роскошь радостную роста
не укротить игрой твоею нежной.

Она померкла, но еще цела.

Что ты наделал, юный расточитель?
Подрезал песней у нее крыла,
чтоб залететь на зов мой не могла
ко мне в мою веселую обитель.

Ангелы

Их души – свет неокаймленный,
устали певчие уста;
сон – грех для них преодоленный,
тем соблазнительней мечта.

Почти похожи на сигналы,

они молчат средь Божьих рощ,
включенные, как интервалы,
в Его мелодию и мощь.

Но крылья их за облаками,

где с ними ветер-лития,
пока ваятель Бог веками
необозримыми руками
листает Книгу Бытия.

Ангел-хранитель

Ты простираешь крылья исполина
свои, ты птица. Я тебя позвал
немыми жестами, когда пучина —
твое прозванье, в темноте провал.
Ты тень твою в ночи мне даровал,
сна моего защита и причина;
ты свет во мне, – я рамка, ты – картина, —
дополненный сиянием Начал.

Как бы тебя назвать мне, ты – вершина!

Губ стынущих моих ты не отринь;
вся жизнь моя – убогая руина —
для красоты твоей, аминь.

Меня ты вырвал из угрюмой славы

сна моего, в котором глушь могил;
ты в страшных сновидениях сквозил,
избавив сердце от ночной потравы,
и ты меня, как стяг своей державы,
на высочайшей башне водрузил.

И если для тебя людские нравы —

мелодии, меня ты погрузил
в них, в чудеса: и в розы, и в дубравы,
где пламенем своим ты мне грозил.
Его ты разве не отобразил
в седьмой, последний день с первичным светом,
который на крылах по всем приметам
и у тебя…
Велишь спросить об этом?

Мученицы