Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Но такой образ если и присутствует в последней версии картины, то, как точно замечает Евгений Марголит, он проступает сквозь «каноническую церковную роспись, из-под которой выглядывает другое изображение – яростное, апокрифическое до ереси»[1008]. Марголит справедливо увидел в «Жизни в цвету» «произведение, по сути, исповедальное – размышление о собственном художественном методе», в центре которого – «драма человека, стремящегося обрести общий язык с природой, в исступленном поиске торопящего свое время, обгоняющего его и поэтому неизбежно вступающего с окружающим миром в конфликт»[1009]:

Довженко создавал фильм-автопортрет своего метода: не прекращающегося диалога человека с природой. «Поэма о творчестве» – так обозначил он жанр в своих записных книжках. И еще история о том, как драма личной судьбы исторического героя не умещается в его миф, приходит в неизбежное столкновение с ним и оттого становится еще острее. В будущем и этот сюжет стал фактом его собственной судьбы[1010].

Конфликт ученого со средой понимался Довженко не классово, но экзистенциально. «Тимирязев, Мичурин, Ушаков… Особенность великих людей заключается, по-видимому, в том, что, выполняя историческую задачу своей государственной системы, они перерастали задачу и, в момент перерастания, входили, тем самым, в конфликт с системой», – записал Довженко в дневнике в 1945 года, в разгар работы над «Жизнью в цвету»[1011].

Подобная коллизия не только не укладывалась в прикладное понимание кино как инструмента пропаганды (будь то «мичуринская биология» или «русские приоритеты в науке»), но была глубоко чужда сталинской интерпретации науки, искусства, творчества, роли исторических лиц. Занимаясь переделкой картины, Довженко, по сути, замалевывал своего ученого-еретика, превращая ученого – бунтаря и романтика в персонажа унылого сталинского пантеона, переписывая революционный романтизм в соцреализм. Художник-романтик Довженко вполне отдавал себе отчет в том, чем ему приходилось заниматься: «Я должен отрицать созданное, ненавидеть то, чем восторгались, то, что сложено из многих тонких компонентов, и воссоздать произведение-гибрид – старую поэму о творчестве и новую повесть о селекции», – с горечью записывает он во время переделки картины[1012]. В результате из фильма по сравнению с киноповестью напрочь