Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

просидел на грядках, склоненный над произведениями рук своих. Иногда он погружался надолго в такое глубокое раздумье, что его будили, как спящего, и тогда он просыпался.

– Это ты, Саша? Вот странно. Какой мне приснился странный сон.

– Ну?

– Какая-то свадьба у нас. И мы выдаем замуж дочку. А она – вишня. И какое-то пение и музыка, музыка. Потом смотрю, а она не вишня, а японская черемуха.

– Ho это ты думал что-то.

– Я спал. Подожди. Это у нас что – сегодня или завтра?

Он настолько далек от реальности, что не замечает даже начала мировой войны. Между Мичуриным и его женой происходит такой примечательный диалог:

– Война объявлена! – сказала Александра Васильевна.

– Да? Ну что же делать?

– Германия объявила войну. Вильгельм!

– Ax, Вильгельм! Какой Вильгельм? Это тот, немецкий? Ну ничего. Россия – страна немцеупорная…

«Сидя» на своих грядках, он не замечает протекающей жизни, говоря жене:

– У меня стеклянная голова. Я отсутствую. Поняла? Что тебе надо?

– Не забудь пообедать в четыре.

– Да ну его, этот обед, я лучше травы здесь наемся!..

Перед зрителем встает образ погруженного в мечту никем не понятого романтика. По точной характеристике Евгения Марголита,

на месте одного из самых популярных персонажей державной сталинской мифологии в «Жизни в цвету» возникает провинциальный юродивый, безумец, в глуши уездной России страстно взыскующий истины о мире и посягающий на основы мироздания – сосед и собрат платоновских героев. Чем настойчивее стремится сжаться до точки убогое пространство провинциального часовщика («мирская» профессия Мичурина в киноповести откровенно символична), чем тяжелее давит на него застойная неподвижная тишина остановившегося времени – тем глобальней масштабы проблем, волнующих его ум, тем яростней отстаивает он и пытается воплотить порожденную бунтующей мыслью утопию ‹…› Гиперболический застой рождает столь же гиперболический энтузиазм, доходящий до экстремизма[1014].

Часовщик – трудно найти что-либо более противоположное романтическому герою. Оппозиция часовщик/романтик настолько значима для Довженко, что он переосмысливает ставшую классической кинометафору – разбитые часы и сцену смерти отца в «Матери» Пудовкина. Смерть жены Мичурина дается в сценарии так: «У изголовья покойницы горели свечи. На стене тикали часы. Часов было много – разной величины, с разными маятниками. Маятники мешали один другому различием своих ритмов, и время спотыкалось в тревоге, шатаясь от упорного несогласия маятников». Самого Мичурина Довженко изображает трагически непонятым городским чудаком: «– Вот часы починяю, часы. Старые часы починяю! Исправляю машинки! – Мичурин шел по городу и взывал дребезжащим голосом, подражая точильщикам ножей».