Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Расцвел мичуринский сад. Все восемьсот видов и разновидностей плодовых, ягодных, огородных, декоративных растений, собранных из Северной Дакоты, Канады, Японии, Маньчжурии, Кореи, Китая, Тибета, Персии, Индонезии, Балкан, Франции, Англии и необъятного великого Советского Союза Республик, – все сорок пять сортов яблонь, двадцать сортов груш, тринадцать сортов вишен, пятнадцать сортов слив, все, какие ни на есть в мире черешни, крыжовники, земляники, актинидии, рябины, орехи, абрикосы, миндали, айвы, винограды, малины, дыни, розы, томаты, лилии, табаки – все, что было и чего не было до сих пор на земле, – все слилось в одну цветущую семью в этом удивительном саду.

Мичуринский сад превращается наконец в полную метафору советской страны, в которой созданный большевиками «человек-творец» преобразует природу. Калинин соглашается с садоводом: «Вы правы, Иван Владимирович, вы совершенно правы. Наша Родина должна превратиться в социалистический сад… Владимир Ильич говорил: в социалистическом саду сомкнется полный цикл человеческой жизни – и благородное трудовое воспитание ребенка и отрадное бытие старости». И Мичурин, подобно эху, отзывается «Да, сомкнется круг…». Как заметила по этому поводу Л. Белова, «всегда верный утверждению красоты, Довженко заставляет своего героя выплавлять красоту из самой природы, торопя Природу и поправляя»[1016].

Переделка природы составляет основу всей эстетики довженковского «Мичурина». Неслучайно в конце картины Мичурин пишет письмо «главному садоводу страны» Сталину – впервые в своей последней картине Довженко упоминает, наконец, Сталина как главного (хотя и отсутствующего в кадре) мечтателя. Подобный прием используется и в фильме Григория Рошаля «Академик Иван Павлов» (1949), где ученый в письме благодарит вождя за высокую награду. В последнем фильме вместо Калинина фигурирует посетивший Павлова другой соратник вождя – Киров. Их диалог явным образом «мичуринизирован»: автор заставляет физиолога почти дословно цитировать садовода: «Мы должны наконец вмешаться в собственную природу», – заявляет Павлов Кирову. Между ними происходит следующий диалог:

Киров. Мы заставим природу отдать нам все. Ну а будет сопротивляться – переделаем.

Павлов. Гм… А вы ведь в некотором роде мечтатель. Гм… Политик и мечтатель.

Киров. А как же иначе, Иван Петрович! Мечта у нас первый вариант плана. Иван Петрович, а разве вы не мечтаете в своей науке?

Павлов. Мечтаю…

И все же в этой когорте мечтателей Мичурину принадлежало самое почетное место – сразу после Горького. Фильм буквально прошит его высказываниями о переделке природы. Именно на них постоянно опирался Лысенко. Разумеется, большая часть этих высказываний не являлась цитатами, но была придумана Довженко в развитие известного мичуринского призыва «не ждать милостей от природы», но «взять их у нее».

Картина Довженко резко усиливала радикализм взглядов Мичурина и расширяла диапазон тех его высказываний, которые необходимы были Лысенко для апелляции к избранному себе в предшественники садоводу. Поэтому Мичурин «цитировал» здесь Лысенко, с тем чтобы Лысенко мог цитировать Мичурина. Мичурин выступает в картине идеологическим двойником Лысенко, который говорит то же, что и «народный академик», только более экспрессивно. Так, он заявляет жене: «Теперь я знаю, что мне нужно делать… Я буду делать новые деревья, Саша, совершенно новые! Довольно. Природа! Подумаешь, богиня красоты! Не надо мне милостей! Я человек, Саша, и не хочу расточать перед ней фимиам. Я буду сам создавать деревья лучше природы!» В них он видит не просто объект изменения, но, как настоящий художник, продукт собственного творчества. На упрек жены: «Я тебе мешаю. Ты уже весь принадлежишь деревьям» Мичурин отвечает: «Слушай, неужели тебе не понятно до сих пор, что они мои творения».

Хотя и вынужденно, Довженко заставляет своего героя все глубже погружаться в явно неведомые Мичурину споры о генетике, дарвинизме и менделизме. На встрече нового, 1900 года у академика Пашкевича смущенный Мичурин разражается поистине прометеистским монологом: