Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

При гибридизации передаются наследственные задатки не только отца и матери, как это утверждают некоторые горе-теоретики. В гибридах складываются комбинации целой группы отдаленных родичей: дедов, прадедов, прабабок и даже еще более отдаленных родичей по обеим линиям. И пробуждаются к жизни они при гибридизации, как при взрыве, проспав при этом целые столетия в скрытом состоянии, причем, заметьте, все гибриды, полученные от скрещивания видов или разновидностей, далеких между собой по местам родины, обладают наибольшей силой приспособления к условиям новой местности.

В роли «горе-теоретика»-менделиста, оторванного от действительности ученого-формалиста и объекта бесконечных нападок Мичурина выступает во второй части картины профессор Карташов, которого даже созданные Мичуриным новые сорта растений не убеждают в том, что наследственность может изменяться. Такое неверие в очевидное было признаком не только научной недобросовестности, но и политического диссидентства. Кинокритик Юренев писал, что якобы делегация вейсманистов приезжала давать бой Мичурину, но «наперекор идеалистическим теориям наливались на ветках мичуринских деревьев еще невиданные миром плоды»[1017]. Отказ увидеть эти плоды при жизни Мичурина и признать в них торжество «творческого дарвинизма» был причиной разгрома генетики в СССР в 1940‐е годы. Но даже такое развитие событий смог предвидеть гениальный мечтатель. О происходящем в науке после революции и своих продолжающихся спорах с Карташовым Мичурин заявляет: «Вы гражданскую войну кончили? Да? Так вот сейчас она начинается в науке. Понимать надо!»

Карташов называет Мичурина «эмпириком-дедуктивистом», Мичурин называет Карташова «канцеляристом». Карташов преподает в Московском университете биологию. О его трудах Мичурин говорит с нескрываемым презрением:

Читал с состраданием ваши сочинения, полные жалких заблуждений, на которые обрекло вас ничтожество практических знаний. Не забывайте, что студенты – сыновья рабочих и крестьян, что они призваны перестроить земледелие революционными темпами, а не плестись столетия с вашим поэтическим сюсюканьем, что природа неизменна… Вы думаете, этот цветок яблони существует вечно? Чепуха! Измените условия, и эта яблоня через тысячу лет превратится в сливу или во что-нибудь другое… Я взял на себя много. Я не обожатель законов природы. Я – творец!

Довженко щедро наделил речь своего героя суггестивными риторическими пассажами. По выходе фильм стал своего рода историческим обоснованием знаменитой сессии ВАСХНИЛ. Он придавал происшедшему в науке персональное и историческое измерения. Юренев даже представил мысленный диалог зрителя с героем:

Миллионы зрителей пришли и спросили: что скажет нам о Мичурине советский фильм? Ведь не раз вспоминается это имя колхознику, склонившемуся над всходами нового урожая, над первой зеленью будущего леса; садоводу, вырастившему яблоню где-нибудь в Сибири; ученому, идущему в бой против реакционной науки; любому советскому человеку, преодолевающему трудности на пути к новому.

И фильм сказал:

«– Мы не можем ждать милостей от природы: взять их у нее наша задача…»

«– Восстану и создам изменчивость в природе по своему желанию…»

«– Я не обожатель канонов природы, я – творец»[1018].