Правда и Небыль

Запинаясь, банкир изложил вопрос. Гоманьков если и удивился, то виду не подал.

— У полиции есть, у дежурных, — ответил он. — Срочно надо?

— Желательно сейчас, — сказал Алексей Михайлович. — И как только, так сразу. Дайте знать, что ответят. На связи.

Зверобоев дождался, пока Юрьев уберёт телефон. Выпил воды. Подошёл к столу, что-то нажал.

Через мгновение в дверях появилась Даша. Вид у неё был такой, словно ей сейчас поручат расстрелять десяток-другой врагов шефа.

— Вот что, родная, — задумчиво сказал Степан Сергеевич, листая ежедневник на столе, — посмотри график и освободи-ка мне завтра половину дня. Первую. И ступай домой.

— В такое время? Не рано?

— Рано дочки замуж выходят. Иди, моя хорошая. Иди. Сегодня ты детишкам нужнее будешь.

Даша ретировалась, неслышно закрыв за собой тяжёлую дверь.

— Построим задачу, — сказал Зверобоев. Он всегда говорил «построим», а не «поставим», а при попытке сказать «поставим» отвечал грубо — «ставят раком».

— Насколько я понимаю, — сказал он, — официально вы пока ничего не признали.

— А утечку предотвратил Гоманьков, — добавил Юрьев.

Зверобоев посмотрел на него с недоумением — как учитель на способного ученика, который внезапно ляпнул глупость.

— Лёша, о краже знают. Не пол-Москвы, но многие. В основном от Грачёвой, конечно. Она сейчас трещит без отдыха, всё рассказывает. И валит всё на тебя.

— Грачёва? Она не такая… — начал было Юрьев.

— Не какая? — осведомился Зверобоев.

— Она же должна понимать… — Юрьев не окончил фразы.

— Когда я слышу слово «должен», я всегда интересуюсь — кому именно? — сказал Степан Сергеевич. — Кому и что именно должна Грачёва? Она тебе чем-то обязана? Разве что тем, что из-за тебя она попала в крайне неприятную историю.

— Из-за меня?! — не понял Юрьев.

— А из-за кого же? Она спокойно сидела в тепле и уюте. Теперь её гнездо разворошат. Шум, скандал, позор. Особенно история с охраной. Она бьёт прежде всего по ней. Оказывается, музей, набитый ценностями, охраняет дурак, место которому — в продуктовом, полки с пивом стеречь. Скажут-то так. Люди в Министерстве культуры могут решить, что она не справилась. Женщина утратит доверие, и её заметут под половик. А виноват в любом случае будешь ты. Если бы не ваша выставка, мадам бы горя не знала. Учти, сейчас она тебя ненавидит.

— Но я-то почему? — Алексей Михайлович нервно сжал и разжал пальцы. — Она настояла, чтобы не было охраны! Она!

— Поэтому и ненавидит, что ты её не переубедил. Женщины они такие. То есть она, конечно, в глубинах подсознания где-то понимает, что виновата, и боится, что ты другим об этом расскажешь, — констатировал Зверобоев. — Поэтому её задача сейчас первой выдать свою версию событий. Боюсь, тебе эта версия не очень понравится.

Зазвонил телефон. То искал контакта задерганный Гоманьков.

— Нашли, — сказал он. — Было. Возгорание. В смысле, пожар. На стройке. Какая-то бабуся в пять утра звонила. У неё окна на стройплощадку выходят.

— И что нашли? — спросил Юрьев.

— Я так понял, ничего они не искали. — Гоманьков тихонько кашлянул. — Извините, Алексей Михайлович, я тут простуженный слегка хожу… Вирус какой-то прилип.

— Перцовочка с хреном от горла помогает, — посоветовал Юрьев.

— Гм… Я лучше в аптеку загляну, — вежливо сказал начальник службы безопасности и попрощался.

— Значит, горело, — медленно произнёс Зверобоев. — Приготовься к худшему. Есть ненулевая вероятность, — сказал он ещё медленнее, — что картины и фотографии больше нет.

— Как? — Слова полковника ещё не дошли до сознания Юрьева, они только пробивались к нему, но он уже успел ощутить возмущение.

— Смотри, Лёша. Есть три рациональные причины, по которым имело смысл скоммуниздить и «Правду», и «Небыль». Первое — продажа. Второе — приобретение. Третья — нанесение вреда.

— Кому вреда? — вернул вопрос Юрьев.

— Кому-то, кто связан с этой историей. Тебе лично. Грачёвой. Её музею. Банку твоему или Группе. Кому-то ещё. Уровень может быть любой. На международный скандал это, правда, не сильно тянет.

— Ну хорошо, что не это, — пробормотал Юрьев. — Хотя вообще-то, — вспомнил он, — есть вариант. Кража с целью шантажа. Кто-то от нас чего-то хочет. Денег, например. Или услуг каких.

— Кто придумал? — заинтересовался Зверобоев. — Грачёва?

— Она, — признал банкир.

— Понятно. Мысль правильная, но неверная. Меня, Лёша, удивляет даже не сама мысль, а то, в чью голову она попала. В глубокомыслии легко перемудрить. Каждый заблуждается в меру своих умственных возможностей. Теперь представь. Вам предъявляют требования. Банк собирает журналистов, и ваш главный рассказывает эту историю. Со словами: мы не пойдём на поводу у преступников, мы не будем ничего выполнять. Мы жертвуем картиной и фотографией, нехай гады подавятся. Выставка открывается, на месте «Правды» — белая картонка, на месте «Небыли» — чёрная. С надписями мелкими буквами — работа похищена потому-то и потому-то. На чьей стороне будут симпатии публики?

— На нашей, — признал Юрьев. Мысль о том, что картины и фотографии уже нет, давила на череп всё сильнее.