Правда и Небыль

— Спасибо за оказанное мне высокое доверие, дорогие товарищи, — сказал он своим собеседникам саркастическим тоном. — Вы уже почти переубедили меня. Пожалуй, Маркиш прав. Надо было соглашаться выводить безопасность на аутсорсинг. Зря я там, в Португалии, наверное, кровь проливал. Кстати, Иван Иванович, вы не спросили, а я вам не сказал, что, скорее всего, у нас всё останется так, как есть. Ну то есть и всё-таки мы победили. Но сейчас я уже начинаю сомневаться, правильно ли сделал. Если свои люди мне перестают доверять. Я ведь не просто так интересуюсь. Пожалуй, друзья мои, мне пора. Я тут пять с половиной часов летел, завтра на работу надо, пойду я. У вас ещё будет что обсудить без посторонних ушей.

Юрьев встал и решительно направился к двери. Он ещё не знал, что будет делать дальше. Ему было ясно одно — его обидели.

— Алексей! — рявкнул Зверобоев. — Личная просьба. Прежде чем уйдёшь, дай мне сказать. Три минуты. Потом делай что хочешь, но дай мне три минуты. Мы много лет дружим, я имею право на 180 секунд твоего времени.

Юрьев недовольно опустился на стул. Он понимал, что Зверобоев будет говорить что-то вроде «остынь, старик, не горячись», «никто не хотел тебя обидеть» или нечто в таком духе. Банкир не был горяч: он был, наоборот, очень даже хладнокровен. Ему было не сильно интересно, хотели ли его намеренно задеть или оно само так вышло. Главное, что его явно попытались отсечь от определённой информации — вот что ясно. А он привык оперировать всем доступным информационным массивом, чтобы выжимать из него знание, а если повезёт, то и мудрость. Как соковыжималка из фруктов выжимает сок. Ну и ладно. Пусть без него справляются.

— Когда я жил в Америке, — неожиданно начал Зверобоев, — и преподавал в университете, у меня был студент. Молодой парень из семьи учёных. Занимался криптографией, его статьи публиковал университетский журнал. Одновременно увлекался дайвингом и боксом. Спокойный, весёлый парень, никому не создавал проблем. Его любили. — Он сделал крохотную паузу. — Однажды кто-то украл часы, которые подарил ему отец. Часы были водонепроницаемые, дорогие. Но главное, это был отцовский подарок. На следующий день у него был важный матч утром, а потом — тяжёлый зачёт. Ему достался сложный соперник, он победил, но с ринга ушёл избитый. Зачёт он сдал, но с трудом. Вечером он пошёл в студенческий бар.

Там не продавали ничего крепче пива. Он встал в очередь за пивом и чипсами. Какой-то нахал не захотел стоять в очереди, кинул деньги и схватил его банку… Он остался жив. И даже относительно здоров. Но лечился долго. Хорошую парень сделал из него отбивную. На суде потом говорил, что сам не знает, как так вышло.

Полковник на несколько секунд замолчал. Выразительно посмотрел на Юрьева.

— Не надо считать себя железным, — продолжил он. — В течение этих дней ты получил такую дозу стресса, которой другому человеку хватило бы на год-другой. Ты прекрасно держишься. Однако стресс — коварная вещь. Ты можешь делать вид, что в норме, и правильно: на слабых бросаются. Но ты не в норме. Ты не можешь быть в норме. Вчера ты выдержал бой, сравнимый с боксёрским поединком в тяжёлом весе. Ты выиграл, но синяки и гематомы никуда не девались. Следовало бы отложить сегодняшнюю встречу. К сожалению, она абсолютно необходима. Я прошу об одном: повремени с действиями до окончания дела. Сейчас мы связаны долгом. Я, ты, Иван — мы обязаны довести всё до победного конца. Это — долг перед банком. Перед нашими товарищами, коллегами. Перед друг другом. Перед самими собой, наконец. Я сам предложил своё участие, придумал план действий и тоже должен довести расследование до победного конца… А теперь вот что. Иван Иванович действительно не может сказать, кого он подозревает. Если тебе назвать имена подозреваемых, ты не сможешь относиться к ним, как прежде. Люди это почувствуют. Единственный способ показать, что ты чего-то не знаешь, — реально не знать этого. Других способов, Лёша, нет. Поверь мне, профессору философии. Нет. Ты думаешь, что умный такой и свои эмоции контролируешь? Отчасти — да. Но только отчасти. Чем больше накуролесит злодей, тем тоньше у него чуйка. А они обычно тёртые калачи. Как бы ты ни шифровался, тебя прочитают. Ты сам не поймёшь как. Когда вопрос стоит о жизни и смерти или о собственной шкуре, люди становятся экстрасенсами. Если человек поймёт, что ты его подозреваешь в чём-то, он станет осторожнее, следы заметёт, а то и на дно заляжет. А если нет — он будет чувствовать то же самое, что ты сейчас. Обиду. Нет ничего оскорбительнее подозрения в предательстве. Это унижает. Даже если обвинения будут сняты, осадочек останется. Человек не забудет, не простит. Он уже никогда не будет на сто процентов лояльным. Обида будет глодать его изнутри. В лучшем случае станет невротиком. В худшем — решит предать на самом деле.

— Пока что невротиком делаете меня вы, — зло, но уже без прежней обиды примирительно парировал Юрьев.