Правда и Небыль

— Бухает? Гоманьков? Ой, не смеши мои подковы. Да он трезвее всех трезвенников, вместе взятых. — Юрьев внутренне расслабился: оказывается, Саша, как выяснилось, совсем не разбирался в людях.

— Прошаренный, шифруется, я, конечно, не уверен, но у меня на лесопилке был похожий тип. Десять лет скрывал, что бухает. Никто и подумать не мог. Я — тоже. Но однажды мне тягун на зоне способ узнать подсказал… — Саша вдруг осёкся, поняв, что сболтнул что-то лишнее. — Ну, в общем, Михалыч, я ведь могу и ошибаться. Но, послушай, если это то, что я думаю, то бухает ваш сильно и без этого не может. Потому что висит на нём плохое. Я и таких видел. — Он не стал уточнять где.

— Иван Иванович — абсолютный принципиальный трезвенник, подозревать его в таком… — начал было Юрьев и вдруг, словно запнулся, оборвал свою речь: он же сам заставил Сашу пойти на откровенность. А после паузы продолжил: — Хорошо, предположим невозможное. Допустим на секундочку, что всё так. Тогда получается, что у нас проблема, — сказал он наконец. — И я буду вынужден… что-то делать.

Саша молчал.

— Ну ладно, подумаем. Посмотрим. Разберёмся. Но я полагаю, что ты ошибаешься. Бывай здоров, — закруглил неприятный разговор банкир.

— И вам не кашлять, — вздохнул Саша.

— Сам не сдохни, — позволил себе отшутиться Юрьев, хотя ему было не до шуток.

Пятница. 18 ноября

05:00. Гоманьков

Москва. Пер. Громковского, д. 4/9, кв. 8

Иван Иванович Гоманьков учился в обычной советской школе. Отслужил срочную службу в погранвойсках в Прибалтике. Закончил Московский авиационный институт — МАИ. Юноша любил авиацию и хотел быть авиационным конструктором. До того, как к нему пришли те двое. И предложили стать разведчиком. Долго молодого человека уговаривать не пришлось. Иван попал в закрытое учебное заведение, которое на жаргоне посвящённых людей называется «лесной школой». Для всех своих знакомых он, по легенде, уехал на авиационный завод в Комсомольск-на-Амуре. Поди проверь. Даже письма якобы оттуда приходилось время от времени писать. Иван из кожи лез, старался изо всех сил. Ему очень хотелось попасть на работу в поле в какую-то хорошую страну. США. Великобританию. Канаду, на худой конец. Поехать туда под крышей торгпреда. Или журналиста. Про Танзанию, Кению, Уганду, Руанду, Бурунди, Конго думать не хотелось. Он гнал от себя как страшный сон мысли о том, что ему доведётся долго жить в этих странах, но кошмарные видения никуда не уходили. Вторым языком для изучения в дополнение к английскому Ивану навязали суахили. И те, кто не показывал блестящие, выдающиеся результаты, обычно сначала ехали туда, где говорили на втором языке, который изучался. Курсанту Гоманькову это вроде не грозило. Он был выдающимся слушателем. Или думал, что выдающийся. Так или иначе, он ночами напролёт просиживал в библиотеке, читая секретные работы по методам маскировки.

Будущий разведчик был готов к выполнению любых ответственных заданий партии и правительства. Конечно, желательно не в Танзании и Кении. Тем страшнее, как гром среди ясного неба, было для него известие о том, что по итогам заседания распределительной комиссии его отправляли на работу во второй главк. Второе Главное управление КГБ СССР. В контрразведку. Не в Первое Главное управление, ПГУ, разведку, а во второе. Для наблюдения за наблюдающими. Почему так случилось, Гоманьков до сих пор не знал. За ним числились грешки, но небольшие, мелкие, всего ничего. С Васькой Карякиным, его закадычным дружком, они — бывало дело — назюзюкивались несколько раз в стельку, и один раз из-за этого Ваня чуть было не завалил экзамен. Но то было всего один раз. И он не завалил. Сдал-таки. На силе воли выехал. Огромной, нечеловеческой силе воли, которая была у него. И умении маскироваться. Тут ему не было равных. Он прочёл тонны секретной литературы. Пробовал. Экспериментировал. И никто не заметил. Никто. Ни один человек. Ни одна живая душа. Точно. Иначе Василий, которого замели вместе с Иваном, не поехал бы работать представителем «Аэрофлота» в Нью-Йорк. Если бы знали, что они тогда пили и как по пьяной лавочке ругали советскую власть. Ну не то чтобы ругали, а просто, скажем так, размышляли, как сделать нашу жизнь лучше.