Так хорошо начавшееся утро начальника службы безопасности было испорчено окончательно и бесповоротно. Завыла сирена на электронных часах. Семь двадцать. Пора. Гоманьков
10:30. Саша
Алешандре Хосе Карлос Камаргу, он же Саша, дремал в кресле. Спать не хотелось, просыпаться тоже. Такое промежуточное состояние сибиряк не то чтобы любил, но выходить из него не торопился. Всё равно спешить некуда, а многолетняя привычка к раннему вставанию никуда не делась. В голове ворочались мысли, медленные, как снулые рыбы.
В Москве ему нравилось. Город большой, грязный, шумный, суетной — но в нём были жизнь и энергия. И — чего уж там — культура. Пиджаки состоятельных новосибирцев были не хуже московских и уж точно не дешевле. Но на москвичах костюмчики сидели лучше.
Хотел бы он жить здесь? Может быть. Но не сейчас. Сейчас его дела в Новосибе.
Вчера ночью пришло смс-сообщение от невесты. Вера писала, что задерживается в Питере, обстоятельно рассказывала о своих делах, обещала вернуться к субботе. И, разумеется, написать и перезвонить перед вылетом.
Саша сонно улыбнулся. В подруге ему больше всего нравились надёжность и обстоятельность, женщинам вообще-то не свойственные. На неё можно было положиться. Это свойство в людях он буквально чуял.
В Сашиной жизни было мало людей, на которых можно было положиться. Сейчас у него таких было три. Его зам, которого он мог оставить за себя и быть уверенным, что всё будет нормально и ничего не случится. Вера. И ещё один человек, которого он про себя называл Благодетелем. Хотя в уголовном мире он был известен под другим именем. Тот, который в девяностые ему так помог. И помогал до сих пор — подкидывая заказы…
Зазвонил телефон. Саша не любил рингтоны, так что телефон просто зазвонил.
— Добрый день, Александр. — Голос был чёткий, внятный, с едва заметным акцентом. — Говорить можете?
— Добрый день, Эрикус Юргисович, — вздохнул Саша. — Да, могу.
— В мой дом, — сообщил голос из трубки, — заявились какие-то граждане. Что-то искали. В полиции говорят: был какой-то анонимный звонок.
Не верю. Они кого-то покрывают. Потом появился подозрительный тип. Разговаривал. Пытался что-то вытянуть из меня. Александр, мне всё это не нравится.
— Эрикус Юргисович, это печально, — ответил сибиряк. — Но чем я вам могу помочь в такой ситуации? Позвоните нашему другу. Это по его части.
«Другом» они называли Благодетеля. Тот категорически запретил упоминать его имя в телефонных разговорах, да и вообще в любых беседах.
— Уже побеспокоил, — ответил коллекционер. — Занят он. Велел передать информацию вам. Чтобы знали. Теперь знаете. Скажите, удалось выйти на банкира?
— Ну как бы да. — Саша улыбнулся. — Можно сказать, задружились.
— Когда будет разговор по нашей теме? Вы сделали подход?
— Тут такое дело… — Саша собрался с мыслями. — Сейчас с ним говорить бесполезно. Они готовят мероприятие. Насколько я понял, ваша вещь там играет роль. И пока всё не кончится, подход делать не имеет смысла.
— Когда мероприятие?
— В воскресенье. То есть в субботу будет для сотрудников. А в воскресенье журналистов пустят.
— Мне нужно там быть, — безапелляционно заявил голос в трубке. — Я хочу быть уверен, что вещь в порядке. Будете меня сопровождать. И сразу после мероприятия сделайте подход. Удачный подход сделайте.
— Как получится, — не стал ничего обещать Саша. — Сейчас я ему вроде как нравлюсь, или он вид такой делает, но когда узнает, что я к нему по делу… всё может поменяться. Банкир-то совсем не простой оказался. Подозрительный уж очень. Чую, меня считывать начал. Даже страшно стало. Памперс надеть захотелось.
— Ну и наденьте. Александр, если памперс жмёт спереди, то знайте, что детство кончилось. Мы с вами не в бирюльки играем. Вы там уж постарайтесь! Про договоренности помните?
— Вот этого точно не забуду, — ухмыльнулся Саша. Мысль о деньгах приятно согревала душу.
— Тогда хорошо. Всего доброго.
— Всего, — успел сказать сибиряк.
11:55. Грачёва. Гость
В полдень — а если точнее, без пяти двенадцать — Светлана Владимировна Грачёва пила капучино с корицей. Это была её личная точка отсчёта. Полдень — капучино. В любых часовых поясах.
Но на этот раз капучино стоял в сторонке и печально остывал, тихо потрескивая белоснежной пенкой, густо посыпанной корицей. У Светланы Владимировны — впервые за последние годы — нашлось дело поважнее, чем пить кофе.
— Я тебя ненавижу, — сказала она тому, кто сидел напротив неё.
— Не чувствую, — отозвался собеседник, осторожно поднося ко рту чашку ристретто.
— Я не про чувство, я про отношение, — воскликнула Грачёва. — Ты вёл себя как последний негодяй, разрушил мою семью. А я тебя, козла, любила. Если бы не ты, мы могли бы быть идеальной парой.