Прекрасные изгнанники

— Я ни капли не пролил! Джин вылетал из стакана, ударялся о потолок, а я ловил его на обратном пути.

Я засмеялась и никак не могла остановиться.

— Господи, неудивительно, что я вышла за тебя замуж. Ты же чемпион мира по ловле джина.

Самолет окончательно выровнял курс, и я потянулась к Эрнесту, чтобы рассказать обо всем, что думала.

— Не прикасайся ко мне своими заразными руками! — воскликнул он.

Я изумленно посмотрела на мужа, но потом поняла, что он шутит, и мы снова рассмеялись.

— Страшно подумать, я ведь мог по глупости одолжить у тебя мыло. Надеюсь, у тебя хватило ума оставить его в этом чертовом доме?

— Ну да, конечно, — заверила я Эрнеста, а сама отодвинула свою сумку подальше, чтобы он не унюхал легкого аромата акации.

Мне вспомнился тот день в Мадриде: палата, уставленная букетами цветущей мимозы, в госпитале, куда Хемингуэй так не любил ходить.

«Финка Вихия», Сан-Франсиско-де-Паула, Куба

Июнь 1941 года

Несмотря на то что роман Хемингуэя был фаворитом у критиков и оставил далеко позади всех остальных претендентов, Пулитцеровскую премию ему так и не дали. Это был жестокий удар, особенно если учесть, что в том году комитет не удостоил этой чести ни одного из беллетристов. То есть они не посчитали, что какая-то книга лучше книги Эрнеста. Они просто решили, что его произведение недостаточно хорошо.

— Ну и ладно, не больно-то и хотелось, — заявил Хемингуэй.

Он начал поносить Перкинса, который продал всего полмиллиона экземпляров «По ком звонит колокол», говорил, что если бы Макс постарался, то мог бы продать больше, и вообще, почему издатель не сообщал ему о последних новостях, ведь авиапочта от Нью-Йорка до Гонконга доходит за каких-то восемь дней. Я так переживала за Эрнеста, что даже не стала пенять ему на письмо, которое он мне прислал, пока я была в Сингапуре. А писал он, что у него в номере поселились три китаянки и он знает, чем с ними заняться. Скорее всего, конечно, глупая шутка, но вдруг правда? Может, я была дурой, но не видела разницы между Хемингуэем-человеком и Хемингуэем-легендой и к тому же прекрасно знала, как мерзко он себя чувствовал, когда его бросали в одиночестве.

По пути на Кубу мы остановились в Ки-Уэсте, чтобы повидаться с Патриком и Грегори, которые приехали на летние каникулы, а заодно и забрать «Пилар». Эрнест отправился домой морем и по пути рыбачил, а мы с мальчиками полетели вперед, на встречу с домом с протекающей крышей, сломанным (в очередной раз) насосом в бассейне и горой почты, в недрах которой предстояло отыскать чек с авторскими отчислениями Хемингуэю за полумиллионный тираж «Колокола».

Я занялась доработкой рассказов для сборника «Чужое сердце»: невыносимо скучное занятие, сводившееся в основном к изменению знаков препинания. Подготовила для «Кольерс» материал о нацистах на Кубе, однако редактор его забраковал. Клоп начал подумывать, не засесть ли ему за мемуары. Говорил, что это его шанс отплатить Гертруде Стайн за все те мерзости, которые она написала о нем в своей чертовой «Автобиографии Алисы Б. Токлас». Но эта идея даже для Хемингуэя была слишком претенциозной, и в любом случае он был еще не так стар, а мемуарами грозил заняться, только когда не мог найти источник вдохновения для написания чего-нибудь другого.

В то лето Эрнест словно бы спрятался в нору, из которой я, как ни старалась, не могла его вытащить, он только зарывался глубже.

Он жаловался на то, что каждый заработанный им цент уходит кому-то другому. Сходил с ума из-за грабительских налогов, которые вынужден был платить благодаря огромному успеху «Колокола». Даже собирался, чтобы снизить налоги, оставаться на Кубе до тех пор, пока не получит статус лица, не являющегося постоянным жителем Соединенных Штатов.

— Когда начнется война и кто-нибудь спросит меня, какую лепту я собираюсь внести в общее дело, — говорил он, — я отвечу, что уже оплатил всю эту чертову заваруху.

Хемингуэй бушевал из-за того, что в «Скрибнере» вычли из его авторского гонорара полную стоимость оплаты услуг адвоката по иску в обвинении в плагиате, которого не было и в помине. Он был одержим экранизацией «По ком звонит колокол». Читал и по сто раз перечитывал все — их еще надо было поискать — критические статьи, в которых не отдавали должное его роману. И при этом то порывался объяснить этим мерзавцам, что такое настоящая литература, то вдруг начинал сомневаться: а вдруг они отчасти правы? Изрядно подвыпив, говорил, что «Колокол» — это лучшее, на что он способен, и если даже эта книга не принесет ему заслуженной награды — Эрнест, несмотря на свою известность, до сих пор не получил ни одной литературной премии, — то ему вообще больше не на что рассчитывать в этой жизни.