Прекрасные изгнанники

Мы чокнулись бокалами с шампанским, и я попыталась найти слова, чтобы отвлечь его, пока он совсем не увяз в невеселых раздумьях. Мысли о том, что Скотта Фицджеральда, Джеймса Джойса и Томаса Вулфа больше нет, вгоняли Эрнеста в депрессию. Обо всех троих теперь говорили как о богах литературного Олимпа, так никогда не говорят о живых, которые еще могут насладиться своей славой. Книги Скотта продавались ничуть не лучше, чем при его жизни, но ему посвятили два выпуска «Нью рипаблик», а один литератор, которого Эрнест высмеял в «Фиесте», написал, что Скотт Фицджеральд всегда утверждал, что Хемингуэй — гений, хотя гением был именно он сам. Во всяком случае, так это прочитал Эрнест. Казалось бы, подобные вещи не должны были его задевать, ведь у Эрнеста была огромная аудитория. Но с писателями вечно все не слава богу. Если наши книги хорошо продаются, но мы не получаем премии, то ведем себя так, будто самое главное — это продажи, но сами-то в глубине души сознаем, что и премии — это тоже важно. А если нам присуждают престижные награды, но продажи не радуют, что ж, тогда мы понимаем, что все премии мира на самом деле ничего не значат, потому что мы должны трогать читателя за душу, а как его тронешь, если он, черт побери, даже не хочет открывать твою книгу?!

— Спасибо, что помог Максу с изданием моего сборника, Клоп. Вы оба отлично поработали.

Эрнест посмотрел в сторону гор и отпил шампанского.

— Сегодня вечером устроим вечеринку, отпразднуем это событие.

— Давай лучше останемся в номере и чудесно проведем время. Только ты, я и мистер Скруби, и никакого похмелья с утра. А потом, может быть, я смогу поработать.

— Но, Муки, у тебя выходит книга. Никто не может писать, когда выходит книга.

— Я превращаюсь до отвращения в хорошую жену, от меня подлинной скоро ничего не останется. Давай поедем в Европу, а, Клоп? Мне нужен источник вдохновения.

Вообще-то, Эрнест, хотя со дня выхода его книги прошел уже год, тоже ничего не писал.

Он допил свое шампанское и обнаружил, что бутылка опустела.

— Надо принести еще.

— Клоп, ну давай хоть подумаем об этом. О войне в Европе, — попросила я. — Вот увидишь, она наполнит нас энергией. Вдохновит на написание чего-то действительно грандиозного.

— Война, Марти, ничего не дает, она лишь отбирает. Вспомни Нейла, Шипшэнкса и Джонсона.

Он назвал фамилии журналистов, которые погибли в Испании: снаряд попал в их машину недалеко от Теруэля; правда, эти трое симпатизировали франкистам.

— Да, это правда. Однако мы могли бы…

— Только представь, сколько народу погибнет еще, — перебил меня Эрнест.

Да, в этой войне тоже будут гибнуть журналисты.

— Но…

— Это даже не наша война, Марти. Какой смысл умирать на чужой войне?

— В Испании ты рассуждал иначе…

— Мы устроим вечеринку, отпразднуем и хорошенько напьемся, а утром сядем за работу. Теперь, когда обе наши книги вышли, мы будем писать еще точнее, еще правдивее. Вот чем мы займемся, Муки. Это и есть настоящее дело.

Спустя пару недель мы узнали, что Эрнесту присудили первую в его жизни награду: Золотую медаль «Клуба избранных изданий», и вручать ее будет Синклер Льюис. Мы планировали пожить в Сан-Валли до начала декабря, а потом по дороге домой на Кубу прокатиться до залива по «cтране индейцев»: Юта, Аризона, Техас. Но это вполне можно было отменить, и я сказала мужу, что займусь подготовкой к поездке в Нью-Йорк.

— Тебе же не нравится Нью-Йорк, — возразил Эрнест.

— Но это особый случай, Бонджи. Будет здорово побывать на церемонии награждения.

— Не хватало еще менять наши планы из-за какой-то там премии.

— Что значит «из-за какой-то там», Клоп? Это очень даже престижная премия, и Синклер Льюис перед вручением произнесет прочувствованную речь в твою честь. Нет, ты только представь: сам Синклер Льюис, первый американский писатель-лауреат Нобелевской премии. Ну разве можно такое пропустить?

— Подумаешь! Скажу Скрибнеру, чтобы он послал стенографистку, и мы все потом прочитаем.

— Но, Бонджи, мы можем полететь в Нью-Йорк на церемонию, а потом вернемся, если это путешествие так важно для тебя.

— Мы не станем менять свои планы, — упирался Эрнест. — Я уже написал Максу, что обещал показать тебе «cтрану индейцев», а я всегда держу слово.

— Обещал мне?

— Перкинс пошлет стенографистку, так что мы ни одного слова не пропустим с этой церемонии. А после Нового года мне все равно надо будет по налоговым делам в Нью-Йорк, заодно и за премией заскочу.

Техас

Декабрь 1941 года

Мы с Эрнестом сидели в обшарпанном техасском баре недалеко от мексиканской границы, пили дайкири, беседовали о коровах, и тут на пороге появился какой-то мальчишка. В лучах солнечного света поднялись клубы пыли.

— La guerra! La guerra!^[17] — закричал мальчик.

— Что случилось, Клоп? — спросила я, хотя нутром уже все поняла, просто не могла в это поверить, даже притом, что мы все этого ждали, а новость принес бедный ребенок, который был слишком мал, чтобы понимать, что означает это слово.

— Эй, пацан! — окликнул его Эрнест. — Chico!^[18]