Прекрасные изгнанники

Но мальчик подбежал к мужчине за стойкой и возбужденно затараторил на испанском. А бармен уже поймал по радио воскресную новостную передачу Си-би-эс «Мир сегодня».

Мы слушали и отказывались верить. Все, кто был в баре, внимали каждому слову диктора.

— Гребаные япошки разбомбили Пёрл-Харбор. Это наша военно-морская база неподалеку от Гонолулу, — пояснил мне Эрнест.

Кто-то из ведущих рассказывал о том, что атака была произведена с авианосцев. Японцы пошли на большой риск, предприняв подобный шаг. О последствиях пока еще ничего не было известно. Какое количество кораблей они затопили? Много ли судов повреждено? Ведущие не могли сообщить, сколько было раненых и сколько семей военных моряков получат в предстоящие дни страшные известия.

— Значит, это так мы вступаем в войну?

Я вспомнила, как мы летели через Гавайи в Китай. Самолеты стояли на летном поле крыло к крылу, а гавань была просто напичкана кораблями, вокруг которых скользили по воде лодки японских рыбаков. Эрнест тогда еще сказал, что это излюбленная система вояк: собрать все в кучу в одном месте, чтобы можно было уничтожить одним ударом.

Теперь репортаж вел Джон Дэйли, спецкор Си-би-эс в Гонолулу. Было слышно, как, не переставая, ведет огонь зенитная артиллерия. Сотни японских самолетов продолжали бомбить Пёрл-Харбор.

Клоп посмотрел на меня. Лицо у него, несмотря на полученный в Сан-Валли загар, было бледное, а глаза покраснели и заблестели от набежавших слез.

— Бамби, — сказал он.

Его сыну, который отказался брать после школы годовой тайм-аут и поступил в Дартмут, десятого октября исполнилось восемнадцать лет.

Рождество мы провели на Кубе с Бамби, Мышонком и Гиги.

Разобрались с налоговыми декларациями, упаковали подарки. Эрнест все свои страхи за Бамби перенаправил на Макса Перкинса. Он писал ему гневные письма, в которых чихвостил «Скрибнер» за то, что они так и не послали стенографистку, чтобы та записала речь Льюиса Синклера на вручении премии «Клуба избранных изданий», за которой он сам явиться не удосужился. Даже после Пёрл-Харбора Хемингуэй обвинял издателей в том, что они не зафиксировали эту речь на бумаге, с такой яростью, будто это было самое чудовищное, что только могло случиться в современном мире. Я упорно хранила молчание. Да, согласна, я могла бы проявить великодушие, но было очень утомительно без конца слушать одно и то же: речь Синклера — это все, что Эрнест получил за свою книгу, а теперь он даже прочитать ее не сможет. И нет, не подумайте, он вовсе не о себе беспокоился, а просто очень хотел, чтобы его дети могли прочитать слова, которые сказал об их отце великий литератор.

— И кстати, если бы Перкинс все-таки отправил туда треклятую стенографистку, то «Скрибнер» бы не только оказало мне услугу, но еще и кучу денег могло бы заработать, — продолжал муссировать эту тему Эрнест. — Господи, я же просил их, специально телеграмму послал. И вот пожалуйста, остался ни с чем!

А когда я заметила, что медаль он все-таки получил, Эрнест раздраженно ответил, что эта чертова безделушка всегда будет служить напоминанием о том, какой у него несознательный издатель.

Иногда, кстати, и мне тоже доставалось: если бы я не настаивала на той поездке через «страну индейцев», он бы точно сумел посетить торжественную церемонию.

Это звучало просто смехотворно, но я не возражала. Эрнест использовал то путешествие как оправдание, чтобы уклониться от мероприятия, на котором наверняка бы чувствовал себя некомфортно. Это выглядело довольно странно и даже трогательно, но Хемингуэй всегда ощущал неловкость, когда ему оказывали публичные почести. Но разумеется, об этой истинной причине даже не упоминалось. Поэтому я просто слушала, а когда становилась мишенью его тирад, уклонялась как могла и для себя решила, что в следующий раз обязательно заставлю мужа поехать, даже если премия будет не Пулитцеровская и не Нобелевская.

Мы сели за работу. С тех пор как Эрнест закончил «По ком звонит колокол», мы еще никогда так усердно не работали. Я начала новый роман с единственной претензией доказать, что все еще могу писать. Эрнест сперва взялся было за рассказы, но потом отложил их и начал сочинять предисловие к антологии под названием «Люди на войне». К нам зачастили гости, чего прежде никогда не бывало. Говард Хоукс с женой заглянули, чтобы поговорить об экранизации «По ком звонит колокол». Приехала Джинни Коулз. Ее многочисленные золотые украшения, высокие каблуки и надменный бостонский акцент на Кубе казались даже еще более неуместными, чем в Мадриде, но в то же время и радовали глаз больше, чем в Испании.

Едва перешагнув порог «Финки», она первым делом захотела узнать, что я собираюсь предпринять в связи со вступлением США в войну.

— Ты ведь поедешь на фронт корреспондентом теперь, когда мы в деле? — повторила Джинни, когда мы уже втроем с Эрнестом выпивали, сидя в гостиной.

— Вообще-то, правительство отказывается давать аккредитацию женщинам-репортерам, — поспешила ответить я, пока не вмешался Хемингуэй.