Прекрасные изгнанники

То же самое Хемингуэй рассказал и в интервью репортеру «Нью-Йорк таймс», которое дал якобы для того, чтобы публично извиниться перед Истменом. В этом интервью он заявил, что сожалеет о том, что так вышло, но Истмен сам виноват, поскольку не должен был распространять лживые слухи.

Пресса обратилась за комментариями в «Скрибнер», но директор издательства ограничился тем, что назвал все это личным делом двух джентльменов.

Когда Хемингуэй, вновь отправляясь в Испанию, поднимался на борт парохода «Шамплейн», его окружила толпа журналистов.

— Истмен набросился на меня и стал колошматить, как ревнивая баба, — объяснял Эрнест. — Я не хотел сделать больно этому придурку. Что взять с убогого старикашки?

Истмен, когда ему процитировали эти слова Хемингуэя, отказался отвечать тем же.

— Матушка всегда учила меня, что не следует уподобляться низким типам, — сказал он.

Эрнест, как я уже упоминала, тогда только-только закончил очередной роман. Это его, конечно, не оправдывало, но я не встречала ни одного писателя, который бы не срывался, отпуская книгу в свободное плавание и понимая, что теперь уже никогда и ничего не сможет в ней исправить. Казалось бы, это такой торжественный момент — рукопись сдана в печать! Но все не так просто. Ведь даже самые удачные фрагменты любого произведения подобны вырванной из груди душе, которая осталась лежать на тротуаре и теперь ее может разглядывать каждый случайный прохожий. Хемингуэй еще на старте своей карьеры стал любимцем американской литературы и установил для себя планку так высоко, что брать ее каждый раз было просто нереально. Но критиков это не останавливало, они были рады растоптать его за неудачу. И за последние восемь лет он не написал ни одного романа.

Выход «Иметь и не иметь» был запланирован на пятнадцатое октября. И слава богу, терзаться Эрнесту оставалось всего лишь два коротких месяца.

В августе я плыла на «Нормандии» в компании Дороти Паркер и ее мужа (оба оказались удивительно милыми людьми), а также драматурга Лилиан Хеллман, которая, оценив бдительным оком мои брюки мужского покроя и соответствующие ботинки, язвительно поинтересовалась, уж не для «Вог» ли я собираюсь писать о войне в Испании.

— Для «Кольерс». — Я не стала обращать внимание на тон собеседницы, посчитав, что истинная причина ее недовольства вовсе не я, а старлетка, которую она обнаружила в кровати своего любовника Дэшила Хэммета. — Я их специальный корреспондент. — Как же приятно было произнести это вслух! И добавила: — Но я согласна: «Вог» — шикарный журнал.

Мадрид, Испания

Сентябрь 1937 года

В первые дни осени погода в Мадриде стояла просто чудесная. Мы с Эрнестом и Хербом Мэттьюсом отправились на «додже» в продолжительную поездку по сельской местности. Спали на матрасах в кузове, питались консервированным лососем и пили кофе, который варили на костре вместе с крестьянами. Как-то на рассвете оставили грузовик, заползли по склону холма на передовую и там, улегшись в блиндаже на усыпанный соломой пол, разглядывали в перископ поля сахарной свеклы в косых лучах солнца. За полями виднелись пять башен окруженного стеной города и скалы. Это был хорошо укрепленный и неприступный Мансуэто. Переход от Теруэля был еще жестче: подъем верхом в горы в сопровождении кавалерии и крутой спуск в ущелье, где протекала река Хукар. Было жарко, и мы так запылились, что, несмотря на близость фашистских позиций, решили искупаться. Эрнест нахваливал меня за выносливость и, похоже, действительно гордился тем, что я военный корреспондент «Кольерс». А я и впрямь очень старалась, писала сердцем, с предельной искренностью, буквально выворачивала себя наизнанку, а когда мы наконец нашли дорогу в Мадрид и вернулись в отель «Флорида», отослала материал в редакцию и очень надеялась, что он найдет своего читателя.

Почти все, кого мы любили, к этому времени покинули Мадрид. Правда, пока еще оставались Херб и Делмер, которые снимали шикарный номер с видом на парк Буэн-Ретиро, и Дороти Паркер с мужем (они привезли целый чемодан консервов), но Эрнест все равно начал хандрить. Если бы все его друзья просто уехали из Испании — это бы еще полбеды, однако, увы, было уже немало и тех, кто погиб. Мы прогуливались по довольно милому зоопарку с единственным слоном, которого содержали в потрясающе красивом маленьком индуистском храме, и заглядывали на блошиный рынок. Играли в домино, а когда начинался артобстрел, открывали окна, чтобы не побились стекла, Хемингуэй ставил на патефон пластинку Шопена («Баллада № 3» и «Мазурка ля минор») и включал звук на полную громкость. Музыка почти заглушала разрывы снарядов, надо было только постараться отвлечься и не думать об этом. Но материала для статей становилось все меньше, а Североамериканский газетный альянс существенно сократил размер гонораров. И естественно, Хемингуэй постоянно думал о своем романе.