Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени

Стоит отметить, что были случаи культурной ассимиляции и в противоположном направлении, когда европейцы перенимали обычаи и нравы стран Азии. В течение XIX века этот тип аккультурации в Китае и особенно в Индии все чаще осуждался как проблематичный «ролевой сдвиг» (going native — буквально «становиться местным»), поскольку перенимание местной манеры поведения и одежды воспринималось как нарушение статусных и расовых границ. Адаптация местного населения к европейским нормам тоже нередко принималась в штыки. Если во второй половине XIX века предметом насмешек в Африке оказались ассимилированные местные жители, которых обзывали «неграми в штанах», то уже в начале века в Индии британские круги сопротивлялись самой идее индийцев, носящих европейские костюмы и обувь. Такая манера одеваться расценивалась как дерзость или как обезьянничество и псевдоевропеизация. Средний класс индийского населения, по убеждению британских властей, должен был выглядеть «по-индийски» и носить исключительно традиционную одежду. Для индийских князей, на которых смотрели как на музейные реликвии красочной эпохи феодализма, «модельеры» символического дизайна Британской Индии изобрели особо «экзотические» роскошные одеяния. Грандиозный скандал разразился во время Делийского дарбара в декабре 1911 года, когда один из самых высокопоставленных князей и приверженец реформ, махараджа княжества Барода Саяджирао Гаеквад III предстал перед британским королем Георгом V, императором Индии, в строгом белом костюме западного кроя и с тростью, а не в увешанном драгоценностями восточном наряде с предписанной кривой саблей[908]. Аккультурация в противоположном направлении, когда европейцы поддерживали индийский стиль в своей повседневной жизни, была широко распространенным и допустимым явлением в Индии XVIII века[909]. В XIX веке такое поведение еще было возможно в Голландской Ост-Индии. В течение XVIII столетия белое население этой территории настолько успешно «обазиатилось», что британцы, оккупировавшие остров Ява с 1811 по 1816 год в ходе Наполеоновских войн, были крайне озабочены необходимостью привести в «цивилизованный вид» разложившихся под влиянием местных нравов голландцев. Мужчинам следовало отказаться от нескрываемого сожительства с местными женщинами, а голландки должны были бросить привычку жевать бетель, носить восточные одежды и постоянно бездельничать. Британские попытки не увенчались особым успехом. Стиль жизни европейцев и даже китайцев в Батавии (современная Джакарта) постепенно приобрел еще более интенсивную окраску азиатско-европейского гибрида: на обед было принято подавать «рийстафель» (rijsttafel ) с его многочисленными блюдами, а в домашней обстановке мужчины и женщины вместо европейского платья продолжали повязывать на тело «саронг» (sarong – английское заимствование из малайского языка для обозначения бесшовной юбки или платья из одного полотнища) и наслаждаться долгим полуденным отдыхом[910].

Необходимо особо подчеркнуть, что во многих случаях подражание Европе было добровольным культурным процессом. Колониальные власти и миссионеры оказывали этому содействие, однако их влияние отнюдь не было правилом. Можно привести целый ряд примеров, свидетельствующих о том, что в Африке и Азии европейская архитектура перенималась независимо от колониальных или квазиколониальных процессов. В XVIII веке правители династии Цин возвели в окрестностях Пекина летний дворец в стиле рококо, выстроенный по их заказу архитекторами ордена иезуитов. Вьетнамский властитель Нгуен Фук Ань, правящий с 1806 года как император Зя Лонг, повелел соорудить цитадели в Ханое, новой столице объединенного после многолетней смуты Вьетнама, а также во всех других крупных городах провинции по аналогии крепостных сооружений знаменитого военного инженера Себастьена Ле Претра, маркиза де Вобана. Строительные планы разработали французские офицеры, находящиеся на службе у императора в качестве наемников по причине отсутствия официального поручения из Парижа. Зя Лонг отдал предпочтение европейской архитектуре в ущерб традиционной для Вьетнама китайской, так как посчитал это более целесообразным решением. При этом он вовсе не руководствовался стремлением воссоздать престижный французский шарм или отдать должное влиянию Франции. Император не был подражателем Запада, он был скорее предтечей «независимого покупателя», выбирающего необходимый ему «товар» из существующего ассортимента чужеземных предложений. Хорошие отношения с католическими миссионерами не помешали Зя Лонгу приказать своим мандаринам и офицерам принять конфуцианство.