«Город» есть определенный способ социальной организации пространства. Четко обозначить его отличие от иных способов непросто. Бесспорно, городское пространство всегда определяется через контраст с чем-то другим. Город предполагает наличие «не-города». Так, он противопоставляет себя и «сельской местности» с оседлыми крестьянами, проживающими в деревнях, и жизненному пространству кочевников, передвигающихся по пустыням и степям, и миру крупных латифундий и плантаций, подвластных землевладельцам. В качестве «иного», противоположного пространства порой выступает и другой город, расположенный в пределах досягаемости, с которым можно мирно соревноваться или вести непримиримую борьбу, как это было в случае противостояния Афин и Спарты или Рима и Карфагена[916]
. В конкретных случаях город легко опознать, если установить, противоположностью какому именно не-городу он именно в данном случае является. Тем не менее сложной задачей остается определение формальных признаков, позволяющих однозначно отнести населенный пункт именно к городскому типу. Простая формула «город есть сумма городских стен, рынка и городского права», применимая к домодерной Западной Европе, не срабатывает по отношению к Европе XIX века и к неевропейским культурным пространствам. Численность населения также является довольно ненадежным критерием. Как установить высоту порога, с которого действительно начинается «город»? Какое число взять за ориентир? Две, пять или десять тысяч жителей? Даже национальным статистическим органам до сих пор не удалось достичь договоренности о единых критериях определения статуса «города» на международном уровне. Поэтому и сравнение имеющихся статистических данных до сих пор зачастую представляет собой непростую задачу. Под вопросом находится даже сам факт наличия собственной «идентичности» урбанных феноменов. С некоторых пор ведутся дискуссии о том, является ли городская история отдельной областью исторической науки. Не отражается ли почти