Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени

Седьмое. Возникали и распространялись новые представления о городской общественности и коммунальной политике. Общественное пространство теперь состояло не только из олигархии и однородных масс непредсказуемого народа. Ослабление абсолютистской регламентации, расширение политического представительства, новые средства массовой информации, общественные и политические организации, появившиеся на городской арене, изменили характер местной политики. В столицах по крайней мере конституционных государств общегосударственная политика проводилась и в публичном пространстве парламентов. Избиратели по всей стране следили за столичной политической жизнью с неизвестным ранее интересом. Богатая и оживленная общественная деятельность развивалась в клубах, кружках, обществах, церковных общинах и религиозных сектах. Подобного рода ассоциации, особенно подробно описанные применительно к Англии и Германии раннего Нового времени, в зачаточных формах появились и в столицах провинций Китая времен поздней империи, хотя и при иных политических условиях[937].

Благодаря новым дискурсам о «городской культуре» и новой критике городской жизни города оказались в центре споров по поводу истолкования мира. Города всегда считались чем-то особенным, и горожане, по крайней мере в городских культурах Средиземноморья, привыкли смотреть надменно на деревенских жителей (rustici). И все же только благодаря динамичному историческому мышлению XIX столетия большой город впервые возвысился до статуса первопроходца прогресса и главного места творческой деятельности для культуры и политики. Французский историк Жюль Мишле даже был склонен к мифологизации Парижа как универсального города всей планеты. Это представление позднее укрепилось в топосе, согласно которому главный город Франции являлся «столицей XIX века»[938]. С тех пор похвала сельской жизни стала вызывать подозрение в наивности или реакционном настрое. Защитники деревни потеряли невозмутимый тон прошлых времен, основанный на балансе между столицей и усадьбой (court и country), их выступления приобрели интенсивную окраску критики цивилизации в духе сельской романтики или яростного юнкерства. Даже старые аркадские идеалы были перенесены в городское пространство и превратились в конце столетия в идею «города-сада». Новая наука «социология» от Анри де Сен-Симона до Георга Зиммеля была в принципе наукой о жизни обывателей крупных городов, скорее об «обществе», а не об «общности», о темпе и нервозности, а не о деревенской флегматичности. Еще недавно политическая экономия, в частности физиократы XVIII столетия, признавали в качестве источника общественного богатств не что иное, как землю. На почву как «производственный фактор» теперь стали смотреть скептически, видя в нем скорее препятствие, замедляющее экономическое развитие. В глазах поколения Карла Маркса и Джона Стюарта Милля, создание стоимости происходило благодаря промышленности в городском пространстве. Этот новый господствующий культурный статус города, помимо прочего, отражал и падение политического влияния крестьян. В период между восстанием Пугачева в Российской империи в 1773–1775 годах и массовыми акциями протеста на переломе XIX–XX столетий (как то: восстание боксеров в Китае в 1900 году, крестьянское восстание в Румынии в 1907‑м и начало революционного движения Сапаты в Мексике в 1910‑м) во всем мире лишь немногие крестьянские бунты действительно были способны бросить вызов существующему порядку. Некоторые крупные восстания, приходящие в этой связи на ум, прежде всего Великое восстание сипаев в Индии 1857 года или произошедшее примерно в то же время Тайпинское восстание в Китае, опирались на более широкую социальную базу, чем только крестьянство. Это были не просто спонтанные всплески крестьянского гнева.