Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

В Китае никогда не было места для независимой критической интеллигенции за пределами элиты ученых-чиновников (литераторов), четко определенной по результатам экзаменов. Критика всегда исходила от самой бюрократии. Когда с 1842 года на китайской земле появились территории – в первую очередь британская колония Гонконг, – к которым китайские власти не имели прямого доступа, там появились зачатки современной прессы и первые возможности для критического мышления[775]. Однако до тех пор, пока экзаменационная система продолжала существовать и диктовала молодым китайцам их жизненные планы, «свободная» интеллигенция могла развиваться лишь в очень ограниченной степени. Поэтому ее история в основном начинается только с 1905 года[776]. В это время также стало возможным в бóльших масштабах обучение за границей, и этой возможностью очень быстро воспользовались тысячи людей. Революционная интеллигенция возникла в Китае не из государственной бюрократии, ориентированной на реформы (неудавшиеся реформы 1898 года инициировали аутсайдеры), не из элитарной культуры, ориентированной на Запад, как в России; здесь не было духовенства, как в Иране. Термин «интеллигенция» (zhishi fenzi) вообще применим только к кружкам националистически настроенных студентов, которые сформировались после 1905 года, особенно в эмиграции в Японии. Их главной организацией был Тунмэнхой (Tongmenghui), разновидность революционного союза единомышленников, который внес значительный вклад в программу революции и из которого возник Гоминьдан, «национальная партия» Сунь Ятсена. Едва ли в какой-либо другой стране мира в XIX веке интеллигенция стала такой определяющей историю страны силой, как в Китае, особенно после 1915 года. Эти интеллектуалы, большинство из которых жили в эмиграции, а некоторые также в Шанхае или Гонконге, не принимали непосредственного участия в революции 1911 года. В отличие от трех других революций, интеллигенция в Китае была влиятельна на заднем плане, но слабо представлена на авансцене событий. Наиболее важна она была в России и в Иране. В Османской империи весной 1908 года инициатива перешла от революционеров-эмигрантов (к числу которых относились и армянские революционеры) к группе офицеров, служивших в османской Македонии. Именно из их среды после успеха революции вышло руководство младотурецкого движения[777].

Армия и международные рамки

Ни одна из трех революций не была военным переворотом. В России и Иране военные остались лояльны режиму. Если бы в России в 1905 году вооруженные силы перешли на сторону бастующих рабочих, восставших крестьян и поднявшихся национальных движений в приграничных районах, то самодержавный режим не устоял бы. Волнения на Черноморском флоте не переросли во всеобщий мятеж. Только на броненосце «Потемкин» революционно настроенные матросы захватили власть и объединились с местными радикальными группами в порту Одессы. 16 июня 1905 года армия подавила восстание с жестокостью, намного превосходящей «Кровавое воскресенье» в Санкт-Петербурге. В течение нескольких часов, как утверждалось, погибло более двух тысяч человек[778]. В Иране вообще не было армии, которая бы четко подчинялась гражданской государственной власти. После ранней смерти наследного принца Аббаса Мирзы в 1833 году попытки модернизационной военной реформы прекратились. После того как шах Насир ад-Дин познакомился с казаками во время поездки в Россию, он создал у себя в стране в 1879 году казачью бригаду под командованием русских офицеров. Эта своего рода преторианская гвардия в дополнение к своим собственным интересам и интересам шаха представляла интересы России. В июне 1908 года Мохаммед Али-шах использовал этих казаков, численностью чуть более двух тысяч человек, для совершения государственного переворота, в результате которого был разогнан парламент, что положило конец первой фазе революции.