Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

Совсем другое дело Китай. Там до 1911 года требование государственной эффективности, как внутренней, так и внешней, было гораздо важнее, чем стремление к демократизации. Начиная с 1912 года Китай неоднократно принимал конституции. Однако институт парламента так и не смог закрепиться до сего дня (за исключением Тайваня с 1980‑х годов). Революция 1911 года не создала стабильных парламентских институтов и, что еще более важно, не создала действенный для практической реализации миф о парламентском суверенитете, который можно было бы использовать. Нигде Старый порядок не рухнул так быстро и тихо, как в Китае. Нигде республика не возникала так внезапно из руин. Но и нигде единственная сила, которая теоретически могла бы удержать страну от распада в таких обстоятельствах, – военные – не действовала так безответственно. Революция ликвидировала цензуру и навязанный государством институциональный конформизм. Таким образом, она открыла, по крайней мере, города Китая для особого вида модерности без создания стабильных институтов.

В этом отношении развитие османской Турции было более успешным, а переходы более плавными. Прежний султан Абдул-Хамид еще год оставался на троне, пока его сторонники не попытались сместить новых правителей. Преемник Мехмед V Решад (правил в 1909–1918 годах) впервые в истории Османской империи стал конституционным монархом без политических амбиций. Такой мягкий финал не был уготован династиям Романовых и Цин. Период свободы и плюрализма, начавшийся в 1908 году, закончился в 1913‑м после успешного покушения на Махмуда Шевкет-пашу, одного из лидеров младотурок. В то же время в результате Балканской войны империя оказалась в крайне тяжелом внешнеполитическом положении[787]. Однако младотурецкая революция привела не к временной реставрации (как в России и Иране) или к территориальной дезинтеграции центрального государства (как в Китае после интермеццо Юань Шикая после 1916 года), а скорее, через препятствия и обходные пути, к возникновению одного из самых устойчивых к кризисам и гуманных государств в Евразии в межвоенный период – Кемалистской республики. Ататюрк был, конечно, не демократ, но с другой стороны – просветителем, а не соблазнителем своего народа, не поджигателем войны, не турецким Муссолини. Таким образом, османо-турецкий революционный процесс демонстрирует наиболее четкую логику среди четырех евразийских революций. Он протекал относительно стабильно и непрерывно, найдя себе цель в кемализме 1920‑х годов. Около 1925 года, когда эта цель была достигнута, Россия (Советский Союз) и Китай вступили в новые фазы своей бурной истории. В Иране в тот год военный Реза Хан сверг династию Каджаров, ставшую чисто декоративной, и провозгласил себя первым шахом новой династии Пехлеви. В течение двадцати лет своего фактического самодержавия, с момента восхождения на пост военного министра в 1921 году и до изгнания в 1941‑м, Реза гораздо более четко, чем его современники Кемаль Ататюрк в Турции и Чан Кайши (попеременно занимавший пост военного и политического лидера с 1926 года) в Китае, воплощал в себе тип жесткого военного диктатора с ограниченной готовностью к модернизации. Однако, в отличие от Ататюрка, он не был строителем институтов или человеком с политическим видением, а слабость Ирана сделала его гораздо более зависимым от великих держав, которые в итоге свергли шаха за прогерманские взгляды[788]. История Ирана в ХX веке, ставшая следствием революции 1905–1911 годов, более прерывиста, чем история Турции. Важные цели революционеров остались нереализованными. Вторая революция в 1979 году преследовала новые, нелиберальные цели за десять лет до того, как в России также произошла новая революция. Только в Турции после переходного периода 1908–1913 годов, что примерно синхронно с послереволюционной Мексикой, революций больше не происходило.