Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

С другой стороны, реализованные типы политического устройства выявляли различные формы коммуникации, и нам следует задаться вопросом, какие из этих форм были доминирующими и характерными. Коммуникация могла существовать во внутренних пределах правительственных аппаратов, то есть между монархом и его высокопоставленными чиновниками. Она могла происходить в кабинетах или в неофициальных элитарных кружках (типа британских клубов или «патриотических обществ» в царской России). Но такая коммуникация могла – и этот процесс набирал значение в XIX веке – соединять политиков с их сторонниками и электоратом. Короли и императоры всегда представали перед народом, зачастую соблюдая церемониально обусловленную дистанцию, за исключением тех случаев, когда они играли роль невидимых или отсутствующих правителей, как китайские императоры приблизительно с 1820 года. Наполеон III раньше всего стал мастером таких обращений к народу – в большей степени, чем его дядя, более замкнутый и деспотичный правитель. Вильгельм II, которому по конституции не требовалось обращать особое внимание на мнение своих подданных, чаще других монархов из династии Гогенцоллернов держал речи перед публичными собраниями[805]. Новшеством XIX века стало то, что политики напрямую взаимодействовали со своими сторонниками и избирателями и обращались к ним непосредственно за предоставлением мандата. Такой вид ведения политики первоначально стал нормой в США с периода правления президента Томаса Джефферсона (1801–1809), а затем утвердился во времена «Джексоновской революции», в период президентства Эндрю Джексона (1829–1837), когда элитарная политика поколения отцов-основателей была заменена более популистской и «базово-демократической», а скепсис в отношении враждующих группировок буржуазии сменился принятием идеи конкуренции между партиями[806]. Чрезвычайно возросло число выборных органов, теперь широко избирались в том числе и судьи. В Европе же, за исключением Швейцарии, демократическая практика еще очень долгое время имела более олигархический характер, даже в Великобритании до 1867 года избирательное право было более ограниченным, чем в США.

Революции, разумеется, влекли за собой особенно сильные всплески массовой политической активности. Во времена, когда не было революций, предвыборная борьба – опять же изобретение XIX века – стала возможностью непосредственного общения политиков с народом. Пионером в этом стал Уильям Юарт Гладстон, организовавший в своем избирательном округе в Шотландии знаменитую «мидлотианскую избирательную кампанию» 1879–1880 годов. До этого британские предвыборные кампании напоминали скорее посиделки в узком кругу, высмеянные Чарльзом Диккенсом в «Записках Пиквикского клуба» (1837). Гладстон стал первым европейским политиком (Дизраэли со стороны консерваторов уже подражал ему), который начал проводить массовые мероприятия как часть нормального демократического процесса, то есть независимо от протестных акций. Его выступления имели тон псевдорелигиозной проповеди. Оратор агитировал публику, вел словесные баталии с оппонентами, а затем купался в лучах энтузиазма своих приверженцев[807]. Для Гладстона все это было политическим воспитанием своего растущего электората, к чему он относился с полной ответственностью. Иногда это превращалось в демагогию – как в случае Хуана Мануэля де Росаса в Аргентине, когда диктатор и его жена – Эвита Перон XIX века – напрямую обращались к городскому плебсу с подстрекательскими, не имеющими институциональных целей (как, например, предвыборная кампания) речами против своих оппонентов. Эта примитивная и персоналистская форма политического манипулирования была известна в Европе еще с античных времен, но редко использовалась вне революционных ситуаций[808]. Характерной и новой чертой XIX столетия стало «обуздание» агитации как формы предвыборной борьбы, введение ее в рамки регулярного функционирования политической системы.

2. Новые варианты монархии