Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

Процесс, который великий политолог Сэмюэл Э. Файнер назвал «конституционализацией Европы», вначале ориентировался на влиятельные образцы (американская конституция 1787 года, французская конституция 1791‑го, испанская Кадисская конституция 1812‑го). Этот этап начался с окончательного свержения Наполеона и в основном завершился принятием конституции Германской империи 1871 года[869]. Процесс не ограничился Европой. Ни в одной части света в XIX веке не было написано столько конституций, как в Латинской Америке: только в Боливии в 1826–1880 годах одиннадцать, в Перу в 1821–1867 годах – десять. Но это едва ли свидетельствует о формировании политической культуры, в которой действительно уважают конституцию[870]. Японская конституция 1889 года стала кульминационной точкой образования государства Мэйдзи как японско-европейской гибридной конструкции. Новая волна конституционализации на рубеже столетий охватила самые крупные страны Восточной Евразии. После реформ Морли – Минто 1909 года даже Британская Индия, сначала недолго побыв под властью автократии, вступила на путь независимого конституционного развития, который, пройдя многие этапы, в итоге привел к конституции Индийской республики 1950 года[871].

Здесь не требуется описывать развитие конституционных государств Европы в отдельности[872]. Решающим является то, что накануне Первой мировой войны, то есть после целого столетия конституционализации, лишь несколько стран континента достигли демократической конституционной формы со всеобщими выборами, правительством большинства и с его парламентской ответственностью: Швейцария, Франция, Норвегия, с 1911 года – Швеция; также с 1911 года, когда была урезана власть неизбираемой аристократической верхней палаты с ее менее чем 600 членами, Великобритания[873]. Важным глобальным бастионом демократии были тогда новоевропейские колонии переселенцев в заокеанских странах: наряду с США Канада, Ньюфаундленд, Новая Зеландия, Австралийская Федерация, а также Южная Африка, где чернокожее большинство населения было исключено из выборов или лишено возможности использовать свое избирательное право[874]. Это стало великим парадоксом века: как никогда ранее, Европа с ее приверженностью идее прогресса оставила глубокий след в мире, но наиболее последовательные политические достижения были при этом достигнуты на периферии. Британская империя, с одной стороны, воспринималась многими народами мира как недееспособный механизм репрессий. С другой стороны, она могла действовать как лифт к демократии. В «белых» доминионах внутри либерально правящей империи общества поселенцев сумели пройти путь к модерной демократии быстрее, чем в метрополии с сильными олигархическими и аристократическими традициями. «Цветные» колонии не имели возможностей такого быстрого старта, приводящего к возникновению ответственного правительства на национальном уровне. Но все же Индия и Цейлон были в принципе включены в похожую конституционную динамику. Под давлением националистического освободительного движения в 1935 году по «Закону о правительстве Индии» («Government of India Act») Индия получила полную Конституцию, которая предусматривала возможность политического участия индийцев на провинциальном уровне; часть этой Конституции позже была сохранена в независимой Индии. Авторитарная империя создала в своей самой крупной колонии основу для независимого развития демократического конституционного государства.