Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

XIX век представляется историкам, в особенности немецким и французским, эпохой национализма и национальных государств[257]. Прусско/германско-французский конфликт был спором между одним из старейших национальных государств Европы и его соседом, который хотел помериться силой со страной революций. Если в Европе и существовали «переплетенные» истории (entangled histories), то ими были немецкая и французская: не между принципиально неравными партнерами, а в ситуации, которая в длительной перспективе стремилась к равновесию, достигнутому после 1945 года. Но позволяет ли немецко-французская историческая перспектива интерпретацию Европы или даже всего мира в XIX веке? Британская историография была в этом вопросе несколько осторожнее, чем немецкая. Основание Германской империи в 1871 году не нашло у нее такого глубокого резонанса, как в течение долгого времени среди националистически мыслящих немецких историков; она редко фокусировалась на перспективе образования национальных государств. С британской точки зрения основание рейха было делом Германии, имевшим последствия для Европы. Британская империя, напротив, не была обязана своим существованием никакому «основанию», если не считать грюндерами каких-нибудь флибустьеров времен Елизаветы I. Империя возникла не в результате единовременного акта создания, а в сложном и длительном процессе на разных аренах по всему миру, без конкретно датируемого «большого взрыва» и управления из единого центра. Великобритании не нужно было основывать государство в XIX веке, так как она уже давно была им – без точных данных, откуда оно появилось. То, что разбросанные владения короны и другие территории британских поселений и колоний вместе могли образовать замкнутую империю, до середины XIX века никому не приходило на ум. Вплоть до 1870‑х годов поселенческие колонии, родиной которых была Великобритания, рассматривались концептуально как нечто совсем иное, чем остальные колонии, которые не состояли с ней в «материнских» отношениях; скорее, это были отношения строгого воспитательного патернализма[258]. Но и позднее природа империи составляла постоянный предмет споров.

И в других случаях имперская семантика многослойна и даже противоречива. К 1900 году Германский рейх в зависимости от перспективы представлял собой как минимум тройственное явление: 1) молодое национальное государство в середине Европы, поставившее себе главой в духе парвеню императора (отзвуки самопровозглашения императором Петра Великого в 1721 году), назвавшееся «Рейхом»; затем, 2) небольшая заокеанская империя колониального и торгово-гегемониального характера, которая с первых колониальных приобретений в Африке Бисмарка в 1884 году постепенно добавлялась к этому Германскому рейху; и наконец, 3) романтическая, скорее разочарованная малогерманским приращением Бисмарка фантасмагория рыхлой континентальной империи, воскрешенной Священной Римской империи, которая должна была объединить всех немцев или «германцев», все сферы немецкого «жизненного пространства» или даже «Центральной Европы» с немецким доминированием. Иначе говоря, такой империи, которая на краткий миг промелькнула в начале 1918 года в навязанном России Брестском мире, а потом на короткое время стала реальностью при нацистах после 1939 года[259]. Можно было бы продолжить: понятие «империя» имелось во все времена и во многих культурах, при этом даже в Европе конца Нового времени, а внутри нее и в отдельной национальной имперской семантике существовали колоссальные различия. Таким образом, империю недостаточно интерпретировать, исходя из ее самоописания, и предлагаемый выход – видеть империю во всем, что так называется, – неубедителен. Империю необходимо описывать через структуры, по наблюдаемым признакам.

Национальное государство и национализм