Преподобный Максим Исповедник, его жизнь и творения

Эти теплые отношения к ближнему были внушаемы тем святым чувством любви духовной, целые потоки которой заполняли и расширяли сердце преп. Максима Из всех чувств преп отец более всех был проникнут чувством любви О ней и ее таинственных узах он говорит почти в каждом своем письме; [2174] о ней пишет он свои «главы», о ней же и специальные письма (Ер. 2 и 3); к ней он возводит все добродетели. В рассуждениях о ней он является положительно неистощимым. Эта святая любовь, о которой он говорил, была не любовь естественная, основанная на известной привязанности, хотя и в этом виде она доступна была преп. Максиму, а любовь благодатная, духовная, которая широко раскрывает сердце человека, срастворяет его всецело с другими, возжигает непринужденную и искреннюю любовь к самим врагам. Это есть любовь святая, чистая, непорочная, вдохновенным певцом которой и сделался преп. Максим. Она же связывала преп. отца и с его друзьями, к которым он питал также и естественную привязанность. Так, преп. отец возгревал горячие дружеские чувства в отношении к своим благодетелям: Георгию Епарху, [2175] Иоанну Кубикуларию. [2176] Любовь закрывала глаза на их недостатки; св. отец твердо верил в добрые качества их души и не допускал никаких подозрений на их счет, чего он, впрочем, не делал ни по отношению к какому-либо другому человеку. [2177] Разлука с друзьями равнялась для преп. отца потере половины собственного существа, и он с великою горечью оплакивал ее. [2178] Так глубоко могло чувствовать его сердце святое биение любви и переживать величайшую из христианских добродетелей.

Был. впрочем, один пункт, в котором преп. Максим не знал снисхождения, не делал уступок, даже решался выступать с полным самосознанием и проявлять необычную требовательность. Это — область веры. Не жизнь, а вера — вера чистая, православная, принятая от отцов, — вот было то единое его сокровище, которым он сам — по его словам — мог похвалиться. [2179] Верою преп. отец действительно «хвалился» и чистоту ее соблюдал. Севириане наносили ему поэтому самый чувствительный удар, когда утверждали, что в душе он мыслит иначе, чем проповедует. [2180] Горько также было слушать преп. Максиму в Византии (Константинополе), когда о диофелитской догме говорили как о его собственном учении, а не вере Церкви, вере отцов. [2181] Зато и велика была его радость в тех случаях, когда у друзей он видел правую веру. Он мистически ощущал ее как радость всей Церкви. [2182] Само собою разумеется, ничто так не удручало его, как какое-либо неправое мнение. Глубоко тогда сетовало и терзалось сердце его и как бы ощущало уже страшные времена пришествия Антихриста. [2183] Всякое заблуждение побуждало преп. Максима выступить с неукоснительным и решительным опровержением. [2184] В этой области св. отец был непреклонен, и речь его обличительна. Впрочем, и в религиозных вопросах он проявлял свое обычное великое смирение и рад, например, был случаю — узнать грубую и простую веру диакона александрийского Косьмы, чтобы предпочесть его незамысловатое расположение и понимание истины своей вере. [2185] По воле, однако, Промысла преп. отец больше всех в VII в. потрудился на защиту дорогой ему веры и удостоился завершить своим изложением веру отцов, которую тщательно соблюдал, свято проповедовал, а напоследок и исповедал своим (отрубленным) «божественным языком».