Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

Так на вещи смотрела и семья Лагутиных. Прадеды Святослава еще отбивались, с ружьями и вилами в руках, от набегов самых настоящих кочевников. Деды пережили расказачивание и раскулачивание (одному из них это стоило шести лет лагерей, другой как-то вывернулся), прошли войну. Отцу воевать не пришлось, но он родился и вырос во Фрунзе-Пишпеке. Жизнь в чуждом окружении – это несколько особенная жизнь, это он понимал с детства. Хотя, как потом выяснилось, понимал не до конца.

– Батя, времена сейчас не те! – говорил он своему отцу, деду Святослава, когда тот начинал вспоминать о том, «как тут было в тридцать первом», и настоятельно рекомендовал его «старое ружьишко-то поберечь». (Речь шла об обычной охотничьей гладкостволке.)

– А какие? – спрашивал дед.

– Многое поменялось уже. А ты все про восстания свои… Вон, у нас в школе два киргиза работают. Ну так и что? Нормальные советские люди. Даже языка киргизского не знают. Какие из них басмачи?

– Да не о них речь… – устало, обиженный непониманием, отвечал дед. – Они-то при чем!.. Ты вон за двадцать верст от города съезди, погляди, какие там нормальные советские люди…

Отец, как вежливый человек, переставал спорить.

Дед умер в 1983 году. А спустя несколько лет начались события, которые показали, что он был не совсем уж неправ.

На волне «национального подъема» сельская масса киргизов двинулась в города. Для местного населения это был шок: количество жителей Бишкека внезапно и резко выросло, а новые соседи явно были настроены привнести в городскую жизнь непередаваемый колорит местных традиций, включая установку юрт на площадях и забой скота во дворах многоэтажных жилых домов. Власти всему этому давали зеленый свет. И, конечно, сразу же началась борьба с врагами национального возрождения. Причем поначалу врагами назначили не русских – первой жертвой стала городская киргизская интеллигенция, в массе своей русскоязычная и даже уже не говорившая по-киргизски.

Раньше, разговаривая с кем-то из «городских» киргизов, когда речь заходила о его родном языке, можно было слышать:

– Э-э, я не знаю! Мы по-русски говорим. Это вон те, кто в деревне, баранов пасут – они по-киргизски. А мы – мы не-е!

Теперь это обернулось для них трагедией. Схема была стандартной: компания из пятнадцати-двадцати молодых и крепких киргизов – тех, что недавно переехали в город – замечали на улице своего соплеменника, такого же молодого, но, как говорили в СССР, «с лицом интеллигентским». Его мгновенно окружали и задавали вопрос – самый простой: как зовут, который час и т. п. Вопрос задавался на киргизском языке, которого парень, горожанин в третьем поколении, часто не знал.

Если он мог ответить по-киргизски – его отпускали с миром. Если нет – начиналось зверское избиение, очень часто заканчивавшееся смертью. Милицию всегда вызывали, но она всегда умудрялась запоздать так, что убийцы успевали уйти, а ей лишь оставалось доставить труп в морг.

А потом грянули печально знаменитые «события 1989 года», когда начали делить землю, которой слишком много оказалось у турок-месхетинцев, узбеков и, конечно, у русских. Земельный передел очень быстро перешел в погромы, и скоро счет жертв начал измеряться в тысячах. В Бишкек хлынули потоки беженцев, и беженцы эти рассказывали о детях, насаженных на вилы, о зверски изнасилованных женщинах и многом другом… На какое-то время в столице сбросившего «чужеземное иго» Кыргызстана был введен комендантский час. По тем, кто без спроса появлялся на улице после 21-го часа, открывали огонь на поражение. Единичные, но регулярно повторявшиеся нападения на русских стали обычным делом. По этой причине русские жители Бишкека без очень большой нужды на улице в те дни старались не показываться. Те, кому посчастливилось обнаружить у себя хоть каплю еврейской, немецкой или польской крови, уезжали в Израиль, Германию, Польшу, Канаду – куда угодно…

На фоне всех этих событий Святослав Лагутин и взрослел, переходя из подросткового возраста в возраст ранней юности. Ему повезло: ни он сам, ни кто-либо из его родственников не был убит или покалечен. Произошло несколько крайне неприятных эпизодов, но все они закончились, как принято говорить, легким испугом. Кроме того, и Святослав, и его родители были склонны думать, что им повезло и в другом отношении. Развал Советского Союза застал их именно в Киргизии, а не, например, в Таджикистане, где в 1992 году началась гражданская война, более-менее завершившаяся только в 1997-м. И не в Туркмении, где гражданской войны не было, но был карикатурный диктатор с отнюдь не карикатурным политическим сыском и концлагерями. На фоне остальных государств постсоветской Средней Азии Киргизия смотрелась даже выигрышно: войны здесь не было, а вот русские, занимавшие подчас достаточно высокие должности (вплоть до правительственных) – были. В общем, к середине 1990-х годов те, кто остались, считали, что жить тут худо-бедно можно.