Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Моя миссия в Берлине с самого начала оказалась под несчастливой звездой. Я попал прямо в разгар январских боев[183]. Даже выйти из поезда и уехать с вокзала оказалось довольно трудно, ведь повсюду стреляли. На пути в отель я встретил колонны вооруженных горожан. То были войска, верные СДПГ, которые призвали защитить правительство. Чтобы уяснить себе положение дел, я позвонил из отеля в берлинский филиал своего профсоюза. «Святые небеса! Ты в Берлине? Ты что, не знаешь, что тебя требуют предать суду трибунала?» Я этого не знал и спросил о причинах. «Да потому, что ты чуть ли не белую гвардию формируешь! Скройся где-нибудь и не показывайся на улицах!»

Однако последовать этому совету я не мог. Да и не считал опасность слишком серьезной. Я вполне допускал, что Роза Люксембург могла сказать нечто подобное. Раньше она меня не раз приглашала навестить ее, и несколько раз я это приглашение принимал. До войны она жила в южном предместье Берлина. Всякий раз мы просиживали там несколько часов за чаем и вели весьма интеллектуальные беседы. Роза Люксембург уже тогда верила, что революция близка. Я думал иначе и хотел ей доказать, что класс, который возвышается экономически и политически вполне законным путем, никогда не пойдет на насильственную революцию. Роза Люксембург была одной из умнейших людей, кого я когда-либо знал. Она не отрицала факт возвышения германского рабочего класса, как это было, например, у Карла Либкнехта, бывшего великим фанатиком и фантастом, но обладавшего слабым интеллектом. Роза Люксембург признавала и эволюционное воздействие нашей тогдашней профсоюзной и парламентской работы, которая в случае ее продолжения должна была бы сделать революцию все менее вероятной и возможной. А потому она выступала против такой работы и хотела как партию, так и профсоюзы толкнуть на революционный путь. Она знала, что в этом я – ее противник, однако тогда у нее еще было намерение именно меня, самого молодого из известных ей профсоюзных деятелей, сделать своим союзником. Конечно, это ей не удалось. Когда я в одной из наших бесед сказал ей полушутя, что в своей революции она будет видеть врага и во мне и, вероятно, тогда вне зависимости от приятно проведенных нами за чаем часов прикажет поставить меня к стенке, она ответила со всей любезностью, на которую была способна: «Ну, конечно же, товарищ Винниг! Только я и тогда с удовольствием поболтала бы с вами за чашкой чая!» Мы еще много тогда шутили по этому поводу, обсуждая сцену, при которой после окончания приятной беседы, обмениваясь дружескими взглядами и крепко пожав руки, она прикажет отправить меня на экзекуцию. Хотя тогда это была лишь развеселая шутка, но легкая тень серьезности уже примешивались ко всем этим забавам.

В правительственный квартал я не смог попасть. Там вовсю полыхало восстание. Как-то раз я попытался это сделать, но оказался в районе, полностью забитом массовыми демонстрациями. А они сменяли одна другую. Утром спартакисты заполнили улицы, их вожаки кричали: «Эберт, Шейдеман!» – а масса отвечала: «Долой, долой!» Вожаки опять: «Роза Люксембург!» – а масса: «Ура, ура!» Через пару часов умеренные социал-демократы обратились за помощью к войскам, которые тут же встали защитной шеренгой вокруг правительственных зданий. Так что исход борьбы склонялся то в одну, то в другую сторону. В этих демонстрациях не было ничего преступного, они не представляли опасности. Можно было спокойно смешаться с толпой спартакистов и дискутировать с ними, послушать яростные оправдания, но уж никак не оскорбления. Военных же там и вовсе почти не было. В правительственных зданиях были лишь несколько сотен добровольцев-защитников. Там особенно много стреляли. Однако в эти дни куда более правительство защищали не оружием, а призывом верных правительству социал-демократов к массовым демонстрациям. При попытке пробраться в иностранное ведомство со стороны Тиргартена я встретил доктора Давида, который тогда был главой нашей дипломатии[184]. Я изложил ему свою проблему: требование Латвии о защите, варианты расселения, вопрос о займе. В ходе этого мы прогуливались в Тиргартене. А там обстановка была не очень-то мирная. Из здания рейхстага стрекотали пулеметы, причем в опасной близости от нас. Кроме нас двоих не видно было ни одного человека. Нам обоим, по всей видимости, все это было очень неприятно, однако никто не хотел быть первым, кто обратит внимание другого на эту опасность. Поэтому мы продолжали свою прогулку. Однако, когда в дерево всего в нескольких шагах от нас с треском ударил выстрел, мы молча повернули в город и были рады, когда вышли на Виктория-штрассе. Мы вместе разыскали министра иностранных дел фон Брокдорфа-Ранцау[185], жившего неподалеку, и я изложил свои просьбы и ему, а он дал мне понять, что переговоры о предоставлении займа могут быть продолжены. Он же будет содействовать рассмотрению и решению этого вопроса в Совете народных уполномоченных.