Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Я вмешался в военные планы лишь один-единственный раз. В апреле работа по эту сторону Двины была уже окончена. Теперь притягивала к себе или, скорее, умоляла на другом берегу Рига. Большевики творили в Риге чудовищные вещи. Насколько я знаю, так и не было точно установлено, каково количество убитых ими. Мне называли фантастические цифры в 4 и даже 6 тысяч человек, причем только в самом городе. Это, по всей вероятности, преувеличение. Однажды я видел поименный список точно установленных казненных, где было более 900 пунктов. Следует предполагать, что к этому надо бы добавить и еще несколько сотен, и тогда будет довольно близко к истине. В связи с такой обстановкой кажется вполне понятым горячее желание освободить несчастный город. Балтийские немцы постоянно на этом настаивали. Я вполне понимал их мотивы, однако заявил, что против взятия Риги. Я сказал: кто пойдет на Ригу, должен идти и дальше. У кого Рига, тот должен взять и южную Лифляндию, как это показали события в декабре 1918 г. В тогдашних обстоятельствах Лифляндия была единственной продовольственной базой для Риги. А о подобном расширении сферы германских операций я и слышать не хотел. Ведь это уже нельзя было бы прикрыть понятием о «защите границы», а лишь под этим объяснением я мог обеспечить операции определенное на нее согласие[207]. Были у меня и опасения, что из такой операции, размахнувшейся аж до Пскова, может возникнуть стремление чуть ли не мир спасти, ринувшись дальше на восток, а это привело бы к авантюре[208]. Я мог также с неприятным предчувствием задумываться (и намерен об этом заявить, хотя это может выглядеть как пророчество post factum) и о новом соприкосновении с эстонцами[209]. В своем неприятии повторного взятия Риги я встретил полное понимание Верховного командования «Север»; Сект тоже был против по военно-тактическим соображениям[210]. Балтийские немцы затем все же добились своей цели. Ригу взяли и неутомимо стремились дальше. Продвинулись до Ронненбурга и Лемзаля, а потом, разбитые эстонцами, отошли назад.

Я не намерен давать здесь оценку этим событиям, ведь я при этом не присутствовал, а потому мне осталось сказать относительно Прибалтики лишь совсем немного. Следует также разъяснить, как могло случиться так, что все германские усилия в Латвии остались столь безуспешны. В начале февраля Уллманн вернулся из своей поездки, причем на обратном пути проехал через Берлин. Он приказал сообщить миссии, что охотно провел бы переговоры с германским иностранным ведомством. Тут же началась подготовка к этому. Один асессор отправился из Либавы в Берлин, чтобы там присутствовать при прибытии Уллманна и быть в его распоряжении. Однако прибытие Уллманна откладывалось. Чиновник напрасно прождал несколько дней. И вот однажды Уллманн невозмутимо прибыл в Либаву. Мне сообщили, что он горько жаловался на оказанный ему в Берлине прием. Он отправился в иностранное ведомство и там сообщил о себе. Однако его никто не принял[211]. Три часа он напрасно просидел в приемной и затем, разочарованный и огорченный, вынужден был уйти. Это был серьезный промах, и я о нем весьма сожалел. У асессора была задача – от моего имени просить Уллманна прибыть в Кёнигсберг. Однако эти двое так и не встретились, а потому Уллманн проехал через Кёнигсберг, так меня и не повидав. Асессор проявил преступную халатность, более на свою должность он не вернулся, что никак не могло компенсировать прискорбный инцидент. Господа из моего либавского представительства даже сомневались, что рассказ Уллманна правдив. Но для таких сомнений я не могу найти веских оснований.

Но куда тяжелее, чем этот промах, последствия которого, в конце концов, можно было бы вполне загладить, давило на нас иное обстоятельство, а именно катастрофическое обесценивание марки[212].

Еще в последние дни моего пребывания в Либаве господин Вальтер, когда мы, забывшись, вновь взяли в разговоре прежний доверительный тон, сказал мне, что падение курса марки затрудняет кабинету принятие решения. «Вы же вполне можете понять, – говорил мне тогда, – что мы, если уж когда-нибудь и должны будем брать за рубежом кредиты, охотнее всего взяли бы их в лучшей валюте, на которую сможем купить больше всего. Вам достаточно просто взглянуть на биржевые курсы и сравнить их с франком и фунтом, чтобы понять, как тяжел для нас этот вопрос».