Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Я придавал этому факту решающее значение[213]. Раньше, еще до войны, было бы едва ли необходимо подчеркивать значение этого хотя бы словом. Ведь прежде вся мыслящая политически Германия, за исключением нескольких политиканствующих фельетонистов, очень хорошо знала, что дипломатия, парламент и пресса являются лишь хорошим или дурным сопровождением тех базовых аккордов, которые определяют жизненно важные для народов вопросы. Сегодня это иначе. Достаточно лишь представить себе, какое значение для сегодняшней политической повестки дня имеет так называемый вопрос о виновности[214], чтобы осознать всю глубину нашего духовного банкротства. Причем более всего бросается в глаза эта нищета, когда люди, которые утверждают, что имеют отношение к духовному наследию Маркса, оказываются заняты выискиванием материалов из придворной хроники для решения этого вопроса «о вине»[215]. На том же уровне находятся и попытки возложить ответственность за неудачи нашей политики в Прибалтике на германские военные инстанции.

Боеспособность германских войск в Прибалтике, если учитывать их свершения, была очень высока. Уровень дисциплины в целом было не сравнить с довоенной германской армией, а также с той, что была в первые годы войны. И это само собой разумеется. Тот, кто намерен бросать подобные упреки, волен это делать, однако тогда он судит предвзято и некомпетентно, ведь он совершенно игнорирует подрывающее моральное состояние воздействие войны и послевоенного времени. По сравнению же с «матросскими революционными ополчениями» в крупных германских городах войска в Прибалтике были куда более крепкими частями.

Командование войск, которое по своим военным достижениям также может выдержать любую критику, так никогда и не смогло разобраться в политической обстановке. Генерал фон дер Гольц, когда он ехал в Курляндию, переговорил со мной, а я использовал эту возможность, чтобы донести до него свою точку зрения. Гольц вспоминал о тех хороших отношениях с местным населением, которые сложились у него и затем поддерживались в ходе миссии в Финляндии[216]. Однако между Финляндией и Латвией была существенная разница. В первой из них было необходимо лишь сохранить симпатию у в принципе дружественно настроенного по отношению к Германии народа. А здесь приходилось иметь дело с антинемецкими настроениями у населения, которое еще предстояло переубедить. При этом нужда латышей должна была нам помочь. Однако это было возможно лишь до тех пор, пока латышам нечего было надеяться на получение помощи где-либо еще. Германское же командование слишком мало обращало внимания на эту сложную политическую задачу. Мнение о том, что солдату нечего делать в политике, – дилетантское. Военные действия суть сильнейшая политика[217]. Командующий может быть совсем юнцом в дипломатии или парламентских методах, он может и вовсе не иметь понятия о содержании и целях государственного устройства, но как только он оказывается во главе ведущих боевые действия войск или же на оккупированной ими территории, профессия его, все его действия или упущения приобретают политический эффект и значение. Однако концентрация на военных задачах, как правило, приводит к тому, что на политический эффект своей работы командующий обращает мало внимания. Так было и в Прибалтике. Я часто вспоминаю характерный эпизод, который произошел в Либаве. Я пригласил на совещание с латышским кабинетом министров одного старшего офицера, любезного немолодого господина. Он постоянно брал слово и при этом упорно и огульно считал всех латышей большевиками. Первую же паузу в беседе я использовал, чтобы шепнуть ему, что сидящие напротив нас латыши ни в коем случае не большевики, так что их задевают его слова. «Да это все равно! – воскликнул он. – Латыши и большевики – это одно и то же». Только с помощью улыбки мне удалось попросить латышских министров отнестись к этому помягче. Но и полковник фон Кнобельсдорф заявил: «Меньшевики – большевики – все они “левые”!». Естественно, такая недооценка политических требований только прибавляла сложностей.

Однако было бы совершенно неверно усматривать причину неудачи нашей политики только в поведении командования. Ближайшая цель германских операций в Прибалтике была достигнута. Красная Армия, которая 5 февраля головными своими частями стояла уже под Телыне, в 35 км от границы Восточной

Пруссии, была оттеснена, а потому хотя и не провозглашавшееся открыто, но вполне вероятное намерение красных вторгнуться в Германию[218] было предотвращено. И в этом отношении политика вполне увенчалась успехом. Провалилась имевшая более широкие цели политика по укреплению германского влияния в Латвии. Однако она потерпела крах не потому, что мы – те, кто над нею работал, – оказались глупцами, а в связи с тем, что крах германской экономики лишил нас средств, которыми мы могли приобрести желаемое влияние.

Такова простая и краткая правда.

Но и эта истина проливает вполне достаточно света, чтобы сориентироваться в лабиринте последующих событий.