Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Защитник слабыя сей груди,
Невидимой своей рукой!
Тобой почтут мои мя люди
Подверженны под скипетр мой. <…>

Дающу области, державу

И царский на главу венец,
Царем спасение и славу.
Премудрый всех судеб Творец!
Ты грознаго меча спасаешь,
Даешь победы, низлагаешь.

(Trediakovskij 1989, 432, 434)

За молитвенной патетикой вставало политическое учение о божественном происхождении монархической власти. Именно так первые стихи 143‐го псалма толковались и у Лютера, и у Боссюэ: «Dieu inspire l’obéissance aux peuples. <…> Dieu qui tient en bride les flots de la mer, est le seul qui peut aussi tenir sous le joug l’humeur indocile des peuples» ([Господь внушает повиновение народам <…> Один Господь, обуздавший морские валы, может совладать с непокорным нравом народов] – Bossuet 1967, 272). Сумароков, отступая от прямого смысла псалма, тоже толковал «воды» как метафору политического возмущения:

И дай покой в мои пределы <…>
Разрушь бунтующи народы,
И станут брань творящи воды.

(Trediakovskij 1989, 433–434)

В эпоху мятежей и переворотов вопрос о власти и покорности занимал не последнее место в русском политическом богословии. В ходе коронации Елизаветы читались слова апостола Павла: «Всяка душа властем предержащим да повинуется, несть бо власть, аще не от Бога, сущияже власти от Бога учинены суть; тем же противляяйся власти, Божию повелению противляется» (Рим 13:1–2; Обстоятельное описание 1744, 55). Перепечатанный в «Обстоятельном описании…» манифест от 1 января 1742 г. провозглашал:

<…> учит нас несумнительное слово Божие: яко владеет Вышний царством человеческим, и емуже аще хощет, дает е; и от него единаго токмо вышняго Царя славы земнии монархии предержащую, и крайне верьховную власть свою имеют (Там же, 2).

Как видно, темы 143‐го псалма непосредственно соотносились с панегирической топикой елизаветинского восшествия. В псалме прославляются победы Давида, предшествовавшие его воцарению; Елизавета также восторжествовала над внутренними врагами, «немцами», и внешними – шведами. Во время коронации Амвросий Юшкевич восклицал:

Прежде врагов победила еси, веру православную и любимое отечество из рук чюжих освободила, нежели на сей Всероссийской престол вступить изволила (Там же, 65).

Сравним в ломоносовской «оде парафрастической»:

Благословен Господь мой Бог,
Мою десницу укрепивый
И персты в брани научивый
Сотреть врагов взнесенный рог.

Заступник и спаситель мой,

Покров, и милость, и отрада,
Надежда в брани и ограда,
Под власть мне дал народ святой. <…>

Тебе, Спасителю Царей,

Что крепостью меня прославил,
От лютаго меча избавил,
Что враг вознес рукой своей.

Избавь меня от хищных рук

И от чужих народов власти:
Их речь полна тщеты, напасти;
Рука их в нас наводит лук.

(Ломоносов, VIII, 111, 114–115)

Общая для большинства псалмов речевая ситуация молитвенного общения монарха с богом обретала в «Трех одах парафрастических…» очертания основополагающего политического обряда. В разговоре царя с богом разыгрывалась центральная для русского политического богословия идея династического завета.

Согласно выводам Е. А. Погосян, восшествие Елизаветы понималось как осуществление этого завета; «имя Елизавета, как указывалось в календарях, означало „Божья клятва, присяга“» (Погосян 2005, 16–18). Ломоносов писал в 1757 г.: «О твердь небесного завета, / Великая Елисавета» (Ломоносов, VIII, 633). Божий завет с Израилем, имевший отчетливое политико-милитаристское измерение («…и наследит семя твое грады супостатов» – Быт. 22:17), был одним из лейтмотивов библейских песен, переложенных Тредиаковским и вошедших в «Сочинения и переводы…». Процитируем «Парафразис песни Богородичны»: