Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Кто <…> заградих же море враты, егда изливашеся из чрева матери своея исходящее: положих же ему облак во одеяние, мглою же пових ю: и положих ему пределы, обложив затворы и врата: рех же ему: до сего дойдеши и не прейдеши, но в тебе сокрушатся волны твоя. Или при тебе составих свет утренний, денница же весть чин свой, ятися крил земли, отрясти нечестивыя от нея <…> Кто же уготова дожю велию пролияние, и путь молнии и грома, одождити на землю, на нейже несть мужа, пустыню, идеже человека несть в ней, насытити непроходиму и ненаселену, и прозябнути исход злака <…>

В «Письмах…» читаем:

И тако вода не одну человеческую жажду утоляет, но и все сухие и песчаные места на земном шаре напояет тучка <…> Кто учредил меру и порядок в бесчисленных составах, кто уставил морю вечные границы, которые оно преступить не смеет, и где власно сказано свирепому и волнующемуся морю: «здесь да сокрушится грозный вал твой»? <…> От коего сокровища взяты те ветры, которые воздух очищают и всякое время содержат в пристойном порядке? <…> Некоторые ветры в известных морях в обыкновенное время владеют и продолжаются несколько дней, потом на их место другие поступают, власно как бы нарочно, чтоб мореплавание учинить порядочно и покойно (Кантемир 1867–1868, II, 35–36).

Как показывает перекрестное сопоставление этих отрывков, ломоносовская ода вырастает из физико-теологического языка, смешивающего библейские цитаты с новым стилем научной и философской популяризации. Это смешение хорошо видно по предыстории ломоносовского описания дождя. С опорой на трактат Фенелона этот мотив разработал Брокес в одноименном стихотворении, написанном хореическим вариантом ломоносовской строфы (см.: Breitschuh 1979, 29–30). Своим стихам Брокес предпослал эпиграф из Книги Иова (36:27–28), однако сами они не претендуют на статус библейской парафразы и выдержаны в стиле новой описательности:

Der verdickten Düfte Söhne,
Der geschwoll’nen Wolcken Frucht,
Trieft mit rauchendem Getöne,
Und vertreibt die heisse Sucht
Der vor Durst geborst’nen Felder;
Nährt die Wiesen, tränckt die Wälder;
Schwängert den sonst dürren Sand,
Und erfrischet Laub und Land.

[Сын сгущенных дуновений, плод набухших облаков рушится с дымным звуком и прогоняет жаркую алчность потрескавшихся от жажды полей, насыщает луга и поит леса, оплодотворяет засохший песок и освежает листву и почву.] (Brockes 2013, 171)

Отзвуки Книги Иова, грандиозный стиль которой Брокес отказывается имитировать, транспонированы здесь в светски-описательную стилистику. Инвертируя этот ход, Ломоносов распространяет свою парафразу тех же самых библейских стихов при помощи словесного материала, восходящего к популярно-философской поэтике Фенелона и Брокеса. Так возникают стихи: «И нивы в день томящей жажды / Дождем прохладным напоить».

Сходным образом элементы новейшей описательности переплетены с библейскими в знаменитых строфах о Левиафане: