Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

[Над этим бесчисленным народом гордо господствуют огромные киты, надменные владыки, и мятежные волны стонут под огромным весом их чудовищных тел. <…> Какое страшное чудовище предстает моему трепещущему взгляду! Оно сеет среди волн ужас и гибель. Никто из твоих обитателей, о влажная стихия, не наделен такой неистовой жестокостью. Его огромная голова чудовищна по своим очертаниям, широкая спина покрыта жесткой шкурой, а размер его устрашающей глотки таков, что человек целиком поглотится его чревом. Его просторный зев вооружен шестью рядами острых зазубренных зубов, расположенных на каждой челюсти в два яруса. Его очи находят добычу в глубочайших пропастях, он бросается и глотает ее. Всё его боится и бежит. Он яростней всех и настойчив в погоне – чудовище, бич и ужас бескрайних морей. <…> Сколь много других рыб, ужасных обликом, занятых бесконечной войной друг с другом! Могучий кашалот, враг акулы, ведущий с ней сражение с переменным успехом. Меч-рыба <…> вечно вызывает кита на битву, бросается на него, нападает и сокрушает его своими ударами.] (Dulard 1749, 40–44)

Узловым моментом тематико-стилистического монтажа «Оды…» служит строфа 7, которая, по словам Унбегауна, почти «полностью принадлежит Ломоносову» (Unbegaun 1973, 166; Коровин 2017, 97):

Стесняя вихрем облак мрачный,
Ты солнце можешь ли закрыть,
И воздух огустить прозрачный,
И молнию в дожде родить,
И вдруг быстротекущим блеском
И гор сердца трясущим треском
Концы вселенной колебать,
И смертным гнев свой возвещать?

(Ломоносов VIII, 389)

Отзвуки уже памятных читателю «Оды…» библейских стихов о дожде и грозящем «безбожным» землетрясении складываются здесь в картину, отображающую литературную конструкцию всего стихотворения: космологические образы в очередной раз отождествляются с текстом, возвещанием, обращенным к аудитории «смертных». Эта картина и обнаруживающиеся в ней установки физико-теологического письма принадлежат далеко не только жанровой поэтике библейского переложения. Строфа Ломоносова может быть возведена к оде Горация I, 34 и ее переложению Кантемиром – оде «Противу безбожных», в которой при помощи новой космологии «доказывается <…> бытие божества чрез его твари» (Кантемир 1956, 203):

Тщетную мудрость мира вы оставьте,
Злы богоборцы! обратив кормило,
Корабль свой к брегу истины направьте,
Теченье ваше досель блудно было.

Признайте бога, иже управляет

Тварь всю, своими созданну руками.
Той простер небо да в нем нам сияет,
Дал света солнце источник с звездами. <…>

Его же словом в воздушном пространстве,

Как мячик легкий, так земля катится;
В трав же зеленом и дубрав убранстве
Тут гора, тамо долина гордится. <…>

Той, черный облак жарким разделяя

Перуном, громко гремя, устрашает
Землю и воды, и дальнейша края
Темного царства быстр звук достизает;

Низит высоких, низких возвышает;

Тут даст, что тамо восхотел отъяти.
Горам коснувся – дыметь понуждает:
Манием мир весь силен потрясати.

(Там же, 195–196; курсив наш. – К. О.

)