Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

За этой повторяющейся и на первый взгляд совершенно прозрачной дидактической схемой стоит внушительная, но неустойчивая и подвижная конструкция авторитета, расположенная на стыке традиционного благочестия, новой рациональности и поэтической выразительности. Главный урок «Оды, выбранной из Иова» формулируется так: «Представь Зиждителеву власть». Власть бога над человеком и тварным миром, названная в «Письмах…» Кантемира «божественным самовластием» (Кантемир 1867–1868, II, 81), оказывается одновременно главной темой оды и главным принципом ее лирического развертывания: эта власть осуществляется в представлении читателя, которое порождено поэтическим языком оды и разыгранным в ней двойным авторитетом библейского текста и вещающего бога. Поэтическое воздействие, отождествленное с религиозным чувством и рациональным познанием, вписывает субъективность читателя во вселенскую иерархию господства и покорности. Работа этого механизма была отрефлексирована в эстетической и риторической теории.

III

Устройство «Оды, выбранной из Иова», как и ломоносовской оды вообще, нужно толковать в категориях риторической науки (см.: Тынянов 1977). Как мы видели в предыдущих главах, в России эпохи Феофана и Ломоносова риторика и поэтика не были отделены от политической теории и морали, отвечавших за осмысление и воспроизводство символического порядка. В этой перспективе интерпретировалось и риторическое учение о воздействии на читателей. «Ораторское действие», понятое как «принцип конструкции, доминанта» оды, Тынянов описывает при помощи определений риторической работы из двух редакций ломоносовской «Риторики»:

«Преклонить» второй редакции не есть «удостоверить» первой. Здесь убедительности красноречия противопоставлена его «влиятельность»: не убедить в справедливости и не «пристойными словами изображать», а «красно говорить» и «преклонить слушателя». В том, что такое различие для риторики существенно, убеждает известная, вероятно, Ломоносову характеристика двух родов витийства, которую дает Лонгин: «<…> выспреннее не убеждает слушателей, но приводит в исступление; удивляющее до изумления подлинно всегда берет верх над убеждающим и приятным» (Там же, 229).

Трактат Псевдо-Лонгина «О возвышенном», известный в Европе благодаря французскому переводу Буало, был, действительно, хорошо знаком Ломоносову, конспектировавшему его в годы учебы в Германии (Серман 1983; 2002). Тынянов частично цитирует (в позднейшем русском переводе И. Мартынова) определение, которое Лонгин дает возвышенному:

<…> il ne persuade pas proprement, mais il ravit, il transporte, et produit en nous une certaine admiration mêlée d’étonnement et de surprise, qui est toute autre chose que de plaire seulement, ou de persuader. Nous pouvons dire à l’égard de la persuasion, que pour l’ordinaire elle n’a sur nous qu’autant de puissance que nous voulons. Il n’en est pas ainsi du Sublime. Il donne au Discours une certaine vigueur noble, une force invincible qui enlève l’âme de quiconque nous écoute.

[<…> оно не убеждает в собственном смысле, а увлекает, восторгает и производит в нас некое восхищение, смешанное с изумлением и удивлением, и это совершенно иное дело, чем просто нравиться или убеждать. Об убеждении можно сказать, что обыкновенно оно имеет над нами лишь столько власти, сколько мы желаем. С возвышенным все обстоит совсем иначе. Оно придает речи некую благородную решительность, непобедимую силу, охватывающую душу нашего слушателя.] (Boileau 1966, 341–342)