Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Возвышенное понимается как чрезвычайная степень риторического воздействия. В отличие от «убеждения», сохраняющего за субъектом республиканскую способность самостоятельного суждения, возвышенное покоряет его суверенной «непобедимой силе» и устанавливает неограниченную власть над слушателем. Лонгин вменяет это свойство и языческой поэзии, и Библии: наряду с описаниями богов у Гомера он приводит и сцену сотворения мира из Книги Бытия. К середине XVIII в. теория Лонгина и его эстетическое толкование библейской космогонии живо обсуждались не только во Франции, но и в Германии и Англии (см.: Morris 1972; Fritz 2011). С учением о возвышенном прямо соотносились поэтические переложения библейских книг, в том числе занимающих нас глав Книги Иова. Написанный практически одновременно с одой Ломоносова и вышедший в 1757 г. трактат Эдмунда Берка «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного» («A Philosophical Inquiry into the Origin of Our Ideas of the Sublime and Beautiful») возобновлял формулировки Лонгина и так определял разницу между возвышенным и прекрасным: «<…> мы покоряемся тому, чем восхищаемся, но любим то, что покоряется нам; в первом случае от нас добиваются согласия силой, во втором – лестью» (Берк 1979, 140). Различие между двумя этими эстетическими модусами соответствует двум типам риторической власти над читателем: завлечению и принуждению.

В теории возвышенного порядок власти совпадает с действием поэтики и риторики: с одной стороны, эта теория вписывает поэтическую работу и эстетический опыт в космические и политические иерархии, а с другой – обнаруживает риторическую природу этих иерархий, их зависимость от искусств словесного убеждения. В главе, так и названной «Сила» (или «Власть» – «Power»), Берк определяет возвышенное через его способность к господству и насилию:

<…> я не знаю ничего возвышенного, которое не являлось бы каким-либо видоизменением силы (power). И эта категория возникает так же естественно, как и две другие, на основе страха, этого общего источника всего, что есть возвышенное. На первый взгляд идея силы представляется принадлежащей к классу безразличных идей, которые в равной мере могут относиться и к удовольствию, и к неудовольствию. Но в действительности природа аффекта, возникающего из идеи огромной власти, чрезвычайно далека от нейтральной. <…> боль всегда причиняется силой, несколько превосходящей нашу, потому что мы никогда добровольно не подчиняемся неудовольствию. Так что власть, насилие, боль и страх – все эти идеи вместе обрушиваются на душу (Берк 1979, 95; перевод исправлен. – К. О.).

Функцией от «возвышенной» механики риторической власти предстает у Берка сама идея бога, предстающая воображению в уже знакомом нам тройном отражении – в непосредственно наблюдаемой природе, Священном Писании и римской словесности. Наряду с Горацием, Лукрецием и псалмами Давида Берк цитирует речь всевышнего из Книги Иова: