Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Среди прочего, в «Аргениде» содержится следующая сюжетная линия. Покушение на царя Мелеандра, затеянное в его покоях противостоящими ему феодалами, в последнюю минуту предотвращено Теокриной, спутницей дочери Мелеандра Аргениды. В обличье Теокрины скрывается принц Полиарх, возлюбленный и будущий супруг Аргениды. Отразив натиск покушавшихся на ее отца убийц, Полиарх вынужден бежать, чтобы не выдать себя. Пораженный царь приписывает свое спасение богине-воительнице Палладе, которую он прозревает в чертах исчезнувшей Теокрины. Мелеандр оглашает историю своего спасения на «всенародном Сицилиан собрании» во время «пятидневного торжества» в честь Паллады и посвящает свою дочь в жрицы этой богини (Аргенида 1751, II, 198–199).

Хорошо осведомленная о хитростях Полиарха Аргенида оставляет в неведении своего отца, слишком медленно осваивающего жестокую мудрость самовластия, и умело пускает в ход медиальную механику политико-богословской аккламации. После речи Мелеандра о своем божественном спасении

<…> превеликий шум от слышащих начался. Изволите знать человеческия сердца, а особливо где много людей; способно они великих и необыкновенных дел, богов производителями определяют, и вливается суеверие с некоторым устремлением. Сверьх того, славно было для Сицилии, что сами боги сражались за Царя. И так, по Царской речи следовал воинский шум, Минерву Тритонскую всеми именами призывающий, которыя ей или ея художества, или посвященные места дали. Сии с суеверия; другии, чтоб Царю угодить; прочии любя безмерно своевольство радования (Там же, 194).

Зрелищная инсценировка союза между самодержавием и божественной волей производит в «человеческих сердцах» не столько единодушный религиозный порыв, сколько прикрывающийся его видимостью спектакль политического согласия. Барклай развивает здесь скандально известное политическое учение Макиавелли, понимавшего учреждение религии как прием установления власти. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» (1531) говорится: «<…> ни у одного народа не было никогда учредителя чрезвычайных законов, который не прибегал бы к богу, ибо в противном случае законы их не были бы приняты» (Макиавелли 1982, 406).

В «Аргениде» к медиальным технологиям власти относится и сознательная фальсификация божественного восторга. Дочь Мелеандра использует свои жреческие полномочия, чтобы от имени божества сорвать унизительное публичное примирение ее отца с вельможей Ликогеном во время публичного жертвоприношения:

Тщетные уже молитвы: нет божества в храме. Ни что не может быть лучше, как чтоб притвориться мне прорицательницею, и бутто запрещает мне богиня быть больше при сем служении. <…> Когда сие угодно быть ей стало; то, как она была преостраго разума, и тогда особливо устремленнаго, начала приуготовлять речь, какую провещатели обычно имеют. <…> так речь свою начала, хотя и не стихами сложенную <…> однако от человеческаго обыкновения удаленную, и божеским словам подобную <…> После как сему подобное прорицающия видом выговорила, начавши ж выть голосом, особливо себя тем показала, что она была преодолена восторгом божественнаго возмущения, так что ужас всех очи на нея вперил (Аргенида 1751, I, 212–215).

Это политическое представление, искусно манипулирующее иллюзией божественного «восторга» и коллективным «ужасом», располагается на границе политики и поэзии: прорицание Аргениды «легко было Никопомпу, немногое переменив, <…> стихами <…> составить» (эти стихи входят в роман и перевод Тредиаковского). Сам Никопомп прибегает к идее «восторга», когда описывает план своего сочинения в защиту самодержавия от мятежников: