Приключение. Свобода. Путеводитель по шатким временам. Цивилизованное презрение. Как нам защитить свою свободу. Руководство к действию

Проблема состоит в том, что эти очень значимые побуждения оказались затенены туманной, но при этом весьма могущественной идеологией, предлагавшей нечто гораздо более простое и радикальное, чем сложно устроенные сочинения представителей постмодерна: истины, как гласит известная максима, не существует. Существуют лишь аспект и перспектива. Всякий раз, когда теория, фактическое или нормативное утверждение претендует на объективность, это – нас уверяют – не что иное, как попытка закрепить свою позицию во властной структуре[127]. Но тогда у нас нет права утверждать, что та или иная форма знания, как, скажем, современная наука, превосходит другие системы мировоззрения. Всякая картина мира претендует на равную с другими значимость, и никто в принципе не может ее критиковать, и меньше всего – Запад, в течение столетий порабощавший и систематически разорявший другие народы и этносы[128]. Отныне императив состоит в том, чтобы уважать все верования и системы ценностей – хотя бы уже потому, что они являются составной частью той или иной культуры, того или иного народа или религии и как таковые определяют идентичность соответствующей людской общности.

В отношении к принципу толерантности, выработанному Просвещением, все названные посылы имели разрушительные последствия. Ведь первоначально этот принцип был сформулирован, чтобы уберечь отдельную личность от политического и церковного принуждения во всем, что касается вопросов мировоззрения. Кроме того, он предполагает, что вера и знание принадлежат различным ментальным порядкам. Научные и технологические достижения эпохи Просвещения не в последнюю очередь стали результатом решительного отказа от следования традиционным авторитетам. Никто и ничто не должны иметь защиты от критики. Принцип политической корректности переворачивает это центральное положение с ног на голову. Внезапно создалась ситуация, когда уже ничто, кроме западных институций, не могло стать легитимным объектом критики, и в особенности – все культурные категории «незападного» происхождения. Любые возражения в этом направлении автоматически деконструировались и отвергались как проявление европоцентризма[129]. Принцип универсальной критики оказался вытеснен принципом универсального уважения. Было бы очень соблазнительно истолковать эту замену как закономерное расширение просвещенческого принципа толерантности: разве сама идея Просвещения не взывает к уважению всех верований? В действительности речь не идет о том, чтобы уважать каждую веру и каждое мировоззрение, подчеркивается лишь право каждого жить и верить согласно своему разуму и совести. Итак, защищен должен быть индивид, а не его вера, которая вполне подлежит критике, если она смутна, абсурдна, а то и смехотворна.

Изначально рассадниками культуры политкорректности были социальные и гуманитарные университетские факультеты, но начиная с 70-х годов она стала выразительницей духа времени и начала распространяться по миру со скоростью лесного пожара. Целое поколение школьников и студентов было воспитано в атмосфере пренебрежения к положительному знанию. Их больше учили критиковать теории, в которых они зачастую толком и не разбирались. Он росли в убеждении, что высокая репутация как таковая – в университетской ли среде, в медицине, в юриспруденции – обязательно нелегитимна. Идея культурной и интеллектуальной иерархии считалась пережитком прошлого, рудиментом реакционной структуры и была выброшена на свалку истории. С какой стати вообще именно западная культура взяла на себя право решать, что имеет ценность, а что не имеет[130]? Новые гуру, преподающие бессвязную мешанину из индийской мысли, каббалистической метафизики и этики сексуального освобождения (последнее часто – с привлечением к практическим занятиям женского состава аудитории), имели репутацию, во всяком случае не уступающую авторитету таких бесцветных и сухих рационалистов, как Спиноза, Кант или Ницше (хотя последний, пусть и сомнительно интерпретированный, был отчасти приемлем). Мысль о том, что си-минорная месса Баха превосходит расхожую песенку или музыку с африканскими ритмами, тут же захлестывалась волной праведного негодования из лагеря политкорректности[131].