Приключения бригадира Этьена Жерара

После битвы при Фере-Шампенуаз даже самые твердые из нас стали понимать, что наше дело кончено. Обозы наши были захвачены неприятелем, кавалерия находилась в очень плачевном состоянии, моя бригада была почти целиком уничтожена при атаке Краонны. Затем пришла весть, что неприятели взяли Париж, и что Мармон и его корпус перешли на сторону Бурбонов[15].

Мы переглядывались друг с другом и задавали вопросы, со стороны скольких еще генералов мы должны ожидать измены? Журдан, Мармон, Мюрат, Бернадотт и Жомини успели перекочевать на сторону Бурбонов. С Европой мы еще могли воевать сколько угодно, но теперь на сторону Европы перешла половина Франции. Когда мы пришли в Фонтенебло, мы нашли здесь только жалкие остатки некогда могущественной армии. Здесь был корпус Нея, корпус моего двоюродного брата Жерара и корпус Макдональда. Всего было двадцать пять тысяч человек, включая семь тысяч гвардии.

Но у нас была слава, стоившая по крайней мере пятидесяти тысяч солдат, да еще наш император, стоивший по самой скромной оценке пятьсот тысяч.

Император был всегда с нами: он был спокоен, уверен в себе и улыбался. Я видел императора во время всех его великих побед, но никогда его величие не поражало меня так, как в эти дни. Несмотря на несчастия и неудачи, он оставался великим Наполеоном.

Однажды вечером я сидел в обществе нескольких офицеров и пил сюренское вино. Я намеренно подчеркиваю, что вино, которое мы пили, было сюренское, ибо одно это обстоятельство показывает, что дела наши были плохи; у нас всегда так бывало: если денег нет, сейчас же на сцену выступает сюренское вино.

И в эту минуту я получил известие, что Бертье желает меня видеть.

Простите, что я называю его попросту Бертье. У меня такая привычка. Говоря о своих старых товарищах по оружию, я отбрасываю все иностранные титулы, которые они себе понабрали во время войны. Титулы хороши только для придворной жизни, но в лагере у нас они были не в ходу. Мы прямо не могли расстаться с нашими Неями, Сультами и Рамнами. Это были все великие имена, действовавшие на нас как звуки военных труб.

В приемной Бертье я застал еще двух дожидавшихся маршала офицеров, — это были старые солдаты, которых я хорошо знал: полковник Деньен из 57-го пехотного полка и капитан Тремо из конных стрелков. Тремо делал еще египетский поход.

Оба они славились в армии своей храбростью и уменьем владеть оружием. У Тремо сабельные удары не отличались, впрочем, большой легкостью, но Деньен, при старании, мог долго держаться даже против меня. Он был человек маленького роста, у него нехватало трех дюймов для того, чтобы быть человеком идеального телосложения. Но хотя Деньен был на три дюйма нижи меня, это не мешало ему хорошо драться на саблях и на рапирах. На турнире в Верроне он с честью вышел из состязания даже со мной, Этьеном Жераром. Увидав друг друга в этой комнате, мы все многозначительно покачали головами.

— Должно быть нам придется драться с тремя чемпионами Бурбонов! — воскликнул Тремо.

Если бы затевали такое дело, лучших людей, чем мы трое, нельзя было отыскать во всей армии. Пока мы размышляли об этом предположении, у двери показался лакей и возгласил:

— Князь Невшательский желает говорить с бригадиром Жераром.

Я вошел в роскошно убранный, но небольшой кабинет Бертье. Мои товарищи остались в зале, сгорая от нетерпения. Бертье сидел за письменным столом с пером в руках и делал какие-то отметки в тетради, которая лежала перед ним.

Вид у него был усталый и какой-то растрепанный; красивое, гладко выбритое лицо маршала выражало тревогу. Когда я вошел в комнату, он бросил на меня взгляд, показавшийся мне неприятным и подозрительным.

— Начальник бригады — Жерар? — произнес он.

— К вашим услугам, ваше высочество.

— Прежде, чем приступить к разговору, я должен взять с вас слово. Как честный солдат, вы должны мне обещать сохранить в тайне то, что произойдет между нами.

Начало было чертовски таинственно, по у меня не оставалось выбора, и я дал требуемое слово. Бертье опустил глаза и стал говорить медленно, точно давясь словами:

— Прежде всего должен вам сказать, что дело императора окончательно погибло. Журдан в Руане и Мармон в Париже уже пришпилили к своим шапкам белые кокарды. Ходят слухи, что Талейран уговаривает Нея сделать то же самое. Очевидно, во всяком случае, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Продолжать отстаивать императора, значит навлекать бедствия на Францию. В виду всего этого, я прошу вашей помощи в одном важном деле. Помогите мне арестовать императора. Затем мы выдадим его союзникам, и война будет кончена.

Можете себе представить, каково мне было выслушивать столь гнусное и подлое предложение, да еще из уст самого старого друга императора, человека более, чем кто-либо другой, осыпанного его милостями. Я стоял неподвижно перед Бертье и глядел на него с крайним изумлением.

А Бертье постукивал себя по зубам ручкой пера и исподлобья наблюдал за мной.

— Ну, что же вы мне скажете? — спросил он, наконец.