Призрак счастья

За бессмертье не платят гроши,

За бессмертье живут без души.

Добрым молодцам головы рвать –

Бесконечная благодать.

А в груди моей стук да стук.

Вот я вырос, прошел испуг.

Все что было – быльем поросло,

но воюют добро и зло.

Эту сказку читает дочь,

Добрым молодцам хочет помочь.

* * *

О небесном говорю.

А земное – вот, под боком.

В небе – ближе к декабрю –

Будто на душе морока.

В небе тот же разнобой.

Тучи небо рвут на части.

Так же и у нас с тобой

Счастье спутано с несчастьем.

Не с созвездии Орла –

В жизни бренной неполадки,

Ставим на любовь заплатки…

Вот такие, брат, дела.

* * *

На окраине шагаю вдоль забора.

Над забором вьется злая птичья свора.

То ли спорят меж собой,

То ли меня за окраину поганую бранят.

Неуютно, да к тому ж еще зима.

У ворон, видать, не густо в закромах.

Мне б ответить посуровей воронью.

Оправдаться за окраину свою.

За грехи свои,

за зиму,

неуют.

За людей, что на окраине живут…

Мне бы с мыслями собраться.

И тогда…

Улетели, вдруг, вороны. Вот беда.

* * *

На старом трамвае до автовокзала,

А после пешком пять минут.

И нужно всего-то для счастья так мало:

“Скажите, а как Вас зовут?”

Когда это было, и было ли, право,

И нет ли дороги назад,

Туда, где мечты еще только о славе,

Где светится девушки взгляд.

* * *

И середина лета проходит стороной.

Утерян, видно, где-то

Привычный летний зной.

За пеленой дождливой укрылась синева.

Поникла сиротливо

Июльская трава.

И, вопреки приметам,

Стучится в окна град.

Течет сквозь пальцы лето.

И не вернуть назад…

* * *

Когда веселые трамваи

Грохочут сквозь ночную мглу,

И город, словно оживает,

Как иноверец на колу,

Когда усталым телеглазом

Мерцают окна в темноте,

Когда шофер рулит под газом,

Браня прохожих, как чертей,

Когда от центра до окраин

Привольно дышит только вор,

Когда опасливо сжимает

Прохожий головной убор…

Поэт проходит, как комета,

Сквозь мрак, сквозь город,

сквозь печаль…

И жаль несчастного поэта,

И город, как поэта, жаль.

* * *

Кружится, кружится, падая, лист,

Золотом первым отмечен.

Воздух осенний

прозрачен и чист,

И листопад бесконечен…

Осень со мной,

ничего больше нет.

Я, как мальчишка, беспечен.

Счастья осеннего терпкий букет…

И листопад бесконечен.

Из книги “Старые долги”

* * *

Живу. Мне тридцать третий год.

Я сыт, одет, обут.

И не испробовал,

Как дед,

Военной соли пуд.

Зато отец узнал сполна

Вкус соли на войне.

Амосов учит: “Соль вредна”.

Военная – вдвойне.

И хоть изведана и мной

Котлов солдатских соль,

Мой возраст – самый призывной.

И в этом тоже соль.

И если крикнут: “Становись!”

Найдем себя в строю.

За хлеб и соль.

За нашу жизнь.

За Родину свою.

* * *

В моем доме осенняя смута.

За стеною ругается люто

старый дед,

старый черт с бородой.

Ищет кружку с живою водой.

В моем доме такая картина:

На стене фотография сына

снова в ужас приводит отца,

столько сорок лет не меняя лица.

И с рожденья глядят на меня

Очи с отблеском злого огня,

что горел под деревнею Ельцы.

Словно тени в глазах, погорельцы.

Ищут крова в краю неродном.

На крови был поставлен мой дом.

А теперь в нем осенняя смута,

плачет дед и ругается люто

И горит на лице у меня

Отраженье святого огня.

* * *

От снега побелел осенний день.

Призывников из ближних деревень,

Озябших, привезли в военкомат.

И мамы плакали, как много лет назад.

А капитан дежурный был так строг,

От холода осеннего продрог,

От холода, от материнских слез.

Не мог ответить на вопрос

Касательно дальнейшего пути,

А также разрешить не мог пройти

Во дворик, где – близки и далеки,

Отправки ждали сыновья. Сынки.

Играл оркестр про белую сирень,

Был белым-белым тот осенний день…

И мне не позабыть военкомат,

Где в первый раз окликнули: “Солдат!”

* * *

Неярким блеском ранняя луна

На бляху старую похожа.

Давно минувшая война

Уйти из памяти не может.

Июньский вечер смотрится в окно

И словно раздвигает стены.

За встречу не распитое вино

В шкафу пылится довоенном.

А дети смотрят со стены

С улыбкой легкой и беспечной.

Упрямо ждет их дед с войны,

Хоть знает, что ушли – навечно.

* * *

О солдатах столько песен и стихов,

Сколько стоптано солдатских каблуков.

Но тачаются, как прежде сапоги,

И не все еще написаны стихи.

* * *

Мой дед здороваться любил

И вслух читать газеты.

Читал, покуда было сил,

Про жизнь на белом свете.

С машиной швейной был в ладу

И с нашей старой печкой.

А вот в пятнадцатом году –

Стрелял под Берестечко.

“Прицел такой-то… Трубка… Пли!..” –

Рассказывал он внукам.

В работу верил. Не в рубли.

И уважал науку.

Моим пятеркам был он рад.

Предсказывал победы.

Хотел, чтоб был я дипломат…

А я похож на деда.

Детство

Дед шил шапки

И пел песни.

А я сидел на столе

И ел картошку.

Пахло кожей

И теплым мехом.

А на стене

Висела карта мира.

И два портрета

Висели рядом.

А на них –

Два моих дяди,

Одеты в солдатскую форму,

Чему-то задорно смеялись…

Давно дед сшил

Последнюю шапку.

Давно дед спел

Последнюю песню.

А со своих портретов

Смеются геройски дяди…

Смеются

Из моего детства.

* * *

Легко ли мне сквозь толщу лет

От половецкого копья

увидеть след

Не в теле, а в душе,

Где столько дыр,

Где живы вещие Аскольд и Дир,

Где рядом свист разящего копья,

и свист из дыр,

и посвист Соловья.

Душа моя…

На ней печать веков,

седых, ворчливых,

Мудрых стариков…

Душа моя…