Проект «Убийца»

Тэнгу предвещал последний сон. Последнюю ночь. Но в эту ночь всех святых сбылось предсказание ирландских язычников. Нечисть восстала из руин души, выкарабкалась из телесных гробов, вырвалась наружу в скрывающих лица масках.

Арлин видела их: уродливых и прекрасных, кружащих вокруг неё подобно не решающимся подлететь стервятникам. Падальщики всегда предпочитали мертвечину. А она в каком-то извращённом смысле была ещё жива.

В этот канун дня всех святых она предстала в костюме Евы из ошибочного Эдема: обнажённая и распятая на холодном столе. Лопатки болезненно упирались в металл и болели так сильно, что казалось из спины запоздало прорезался скелет крыльев. Но свои крылья Арлин продала задолго до этого дня, где валютой послужило яблоко познания.

По чёрным глянцевым стенам отливал красный приглушенный свет, будто мерцающая кровавая пудра. Будто воск полыхающих свечей сплавили из загустевшей крови. Как рикошет пуль эхом разносились шаги. Они стихли позади – не то за левым, не то за правым плечом.

– Дамы и господа, приветствую вас на Столе Чудес Мастера, – торжественно провозгласил ведущий, как искусный конферансье, голос его прокатился эхом как по глубокой бочке. – Сегодня! В день всех святых, когда души восстают из могил, как наши пороки из душ! В эту чудесную мистическую ночь мы принесём новую жертву во славу нашего Мастера!

– Во славу нашего Мастера, – раболепно вторили маски, в страхе или в восторге склонив головы.

– Юное, хрупкое и такое желанное тело! Прошу, не сломайте его сразу, позвольте насытиться каждому. Испейте её душу до дна в честь Мастера! Пустите падшую кровь на потеху Мастера! Насладитесь возмездием и приручите порок! И если ваши души будут искренны и честны перед самим собой, Мастер взойдёт в наш храм на крик этого дитя! Почествуем же славу нашего Мастера!

Арлин выгнула спину, увидев мир вверх тормашками, театральную японскую маску, принадлежащую глаголющему голосом Мастера. Ведущий отступил в полог тьмы, исчезнув как ёкай[26] туманным утром.

Разведённые до судорог в мышцах ноги и руки крепко сжимали фиксаторы без возможности сопротивления. Арлин чувствовала на себе невидимые, но осязаемые взгляды, как наэлектризованный предгрозовой воздух. Так пахло ожидание.

Женщина в чёрном латексном костюме, половые признаки которой выделялись только обтянутой упругой грудью, разжала её челюсть и вставила фиксатор. Вязкая слюна мазнула по щеке. Другая женщина стянула предплечье жгутом, вонзила в вену острую иглу, как разрезающий вены скальпель. Мир задрожал и зарябил.

Маски сжали круг.

Лишь Дьявол, существуй он, дерзнул бы описать происходящие зверства. Физические и душевные страдания схлестнулись в диком танце танго. Они добровольно открыли филиал Ада в людском пристанище.

Смех, улюлюканье, стоны, ругательства и крики – всё слилось в какофонии вместо кислотного техно в трёх метрах над Адом в стенах Чэйн Боунда. Вместо хард-рока на концерте. Вместо похоронного марша. Лейтмотивом служил гортанный смех и грудной стон маски козла.

Тело – одно большое поле игры для испорченных взрослых детей, раздирающих на части эксклюзивную игрушку в единственном экземпляре. Боль клубилась змеёй по всему телу, расползаясь от источника к конечностям.

Удары плетью стегали, оставляя витиеватые узоры на кожаном холсте под гром аплодисментов и восторженные крики одобрения. Один за другим. Они передавали плеть из рук в руки, точно каждый обязан был оставить подпись, доказывающую Дьяволу своё причастие.

За подписью всегда следовала печать – раскалённый воск, смешивающийся с холодным потом. Он шипел, как масло на раскалённой сковородке. Засыхал парафиновой корочкой, как старая царапина.

Боль застилала пеленой сознание. Арлин теряла сознание, но её окатили ледяной водой. Крик стал потерянной привилегией из-за плотно зафиксированного рта.

Красные плафоны на потолке напоминали сигнализацию, предназначенную для чрезвычайных ситуаций. Они раскалялись, растворяя комнату в кровавом отблеске.

Свиноголовый наклонился, засунул два пальца в её рот, проталкивая глубоко в глотку. Арлин давилась рвотным рефлексом, пока в её лоно проникал член козла.

Она жмурила глаза со всей силы, до боли в веках, до снопа наркотических искр, пока стенки шейки матки трещали вместе с последними остатками надежды.

– Открой глаза! Я хочу видеть твои глаза!

Удар в живот призвал к повиновению. Свиная голова лучилась ореолом, словно нимбом над головой по дурной насмешке.

Нечто холодное прошлось по горячей коже. Нож соскребал корочки воска, ковырял их как гнойные раны. Тонкой линией струились алые узоры вдоль грудь. Как хирургические пунктиры. Как кельтские узоры. Такие не выведешь ни одним хлыстом.

– Порежь её!

– Больше крови!

– Я следующий!

Гости заклекотали новым оргазмом. Они орошали и истязали жертвенного агнца их пороков, искупающего людские грехи – как свои, так и чужие.