Проклятие Раду Красивого

Как и ожидалось, в том доме в воскресное утро почти не оказалось посетителей, кроме меня. Я мог выбрать среди десятка женщин и выбрал одну с каштановыми волосами, которая, как мне казалось, понравилась бы моему брату. Она стоила дорого, хоть и была не слишком упитана.

Я провёл с ней время. Попробовал две разные позы — ту, которая предписана христианской церковью, и другую, которую наблюдал когда-то из-за кустов в саду.

Та поза, когда женщина лежала на животе, оказалась для меня предпочтительнее, но не потому, что я подражал Мехмеду, который часто использовал эту позу в отношении меня самого. Причина заключалась в другом — мне было проще!

Я не чувствовал себя господином своей женщины, ведь она выглядела достаточно сильной, чтобы скинуть меня с себя и с ложа, если б ей вздумалось. Однако, получив деньги, она была покорна — покорна по желанию, а не по принуждению. Я не ломал её волю, но при этом и не подчинялся сам. Я был свободен! Свободен даже от притворства, потому что мне не требовалось заботиться о надлежащем выражении своего лица.

Когда женщина лежала на спине, то смотрела прямо на меня, и я думал о том, чтобы не выглядеть глупо, но когда перевернул её, она начала смотреть в сторону и не видела меня даже краем глаза. Локоны растрепавшейся причёски загораживали ей вид. Мне стало проще. Я был свободен! И мог забыть обо всём, как если б остался в комнате один!

Однако удовольствия в этом было не намного больше, чем с Мехмедом — долгое ожидание, затем краткая вспышка счастья, озаряющая сознание, а после неё пришло разочарование. Та краткая вспышка не стоила усилий, потраченных ради неё.

Признаюсь, это показалось мне странным, ведь ещё до того, как на меня обрушилась "милость" Мехмеда, я думал о женщинах и представлял себе всё не так, ожидая, что мне будет хорошо... Однако удивлялся я недолго, ведь с тех пор, как султан начал "благоволить" мне, многое переменилось. Я вдруг осознал, насколько велики перемены!

Когда ты совокупляешься с кем-то ради сохранения собственной жизни, ради подарков или других выгод, то совокупляться для удовольствия уже не хочется. Помню, до того, как мне пришлось сойтись с Мехмедом, я постоянно думал о том, чтобы нарушить запрет священника и "дать волю руке". Затем это желание пропало. И вовсе не оттого, что связь с султаном удовлетворяла все мои нужды. Совсем нет!

Лёжа в одиночестве в своих покоях, я был подобен древнему старику. От одной только мысли дать волю руке, пока никто не смотрит, я чувствовал такую душевную усталость, словно мне уже ничего не нужно. От воспоминаний о женщинах старик просто отмахивается и засыпает. Так делал и я.

Священник из греческого храма уверял меня, что в мои годы главный грех — похоть, однако со мной всё получилось иначе. Похоть перестала терзать моё тело, и я чувствовал себя таким же старцем, как тот священник — старцем с угасшими желаниями. Я состарился прежде, чем что-либо по-настоящему узнал.

Придя в дом терпимости, я надеялся, что верну себе полноту чувств — но нет. Разгорячённое тело делало то, что я велел, а чувства словно дремали.

Конечно, в этом следовало винить Мехмеда! Это из-за него у меня пропали желания, и осталась лишь безбрежная усталость. Я так устал, потому что нёс непосильную ношу. В отрочестве на меня свалилось столько бед, сколько и на взрослого человека нечасто сваливается. Как тут радоваться жизни!

Однако мой брат не зря отправил меня к блудницам. Совсем не зря, ведь с годами я научился не принимать всё, что со мной происходит у султана, так близко к сердцу, и мне захотелось радоваться, поэтому оказалось очень кстати, что путь к радости был проторен заранее.

Более того — уже после первого посещения дома терпимости мной овладело предвкушение счастья, пусть далёкого. Шагая по улице во дворец, и всё так же под присмотром бдительных слуг, я начал думать, что в жизни ещё не всё потеряно: "Пусть я не узнал взрослое удовольствие, зато теперь знаю, что чувствует свободный человек".

Получалось, что свобода возможна даже в самой тяжкой неволе! Это свобода духа. Ведь в доме терпимости я почувствовал свободу, хоть и оставался пленником султана. "Значит, — думалось мне, — придёт день, и мои чувства проснутся, и я узнаю радость утолённого желания, несмотря на то, что мне разрешено желать только одного Мехмеда, которого уже видеть не хочется. Я стану свободен и счастлив. Непременно стану!"

Мне поначалу казалось, что предметом моих чувств, которые возникнут вопреки запретам, будет женщина. Именно женщина, а не девушка. Правда, тут же возникла странная мысль: "А если я пожелаю юношу? Ведь когда выбираешь только среди женщин и девиц, это не совсем свобода".