Проклятие Раду Красивого

На следующий день турецкое войско снялось с места раньше, чем обычно, и двинулось к Тырговиште, чтобы непременно оказаться возле этого города ещё до наступления вечера.

Я хотел, как всегда вместе со своими четырьмя тысячами конников ехать впереди армии и разведывать путь, но Мехмед не пустил меня:

— Пусть твои люди едут одни, а ты останешься среди войска, чтобы не подвергать себя лишней опасности.

Я не скрывал своего огорчения, но вынужденно подчинился. А ведь так хотелось одним из первых увидеть старую румынскую столицу, город моего детства!

Как же досаждала мне опека султана и его придуманные страхи! Утром Мехмед, пригласив меня в свой шатёр, опять сказал мне, что Влад может попытаться меня убить. Потому мне и не следовало отъезжать от основного войска.

— Я и раньше беспокоился, но теперь опасность сильна, как никогда, — сказал Мехмед. — Теперь тебе следует всё время находиться в моей свите.

— Да, повелитель.

— Однако ты огорчён, — заметил султан. — Разве тебе не нравится быть подле меня?

Да, мне не нравилось, но признаться в этом было нельзя, и следовало сказать другое:

— Все подумают, что я трус и прячусь за твоей спиной, повелитель.

— Они подумают, что ты благоразумен.

И вот я вместе с войском, то есть очень медленно, двигался в сторону Тырговиште.

Наконец, во второй половине дня из разведывательной поездки вернулись мои люди и доложили Мехмеду, восседавшему на коне в окружении свиты, что Влад, судя по всему, не собирается защищать Тырговиште, ведь ворота открыты, а город пуст.

Правда, заезжать внутрь представлялось опасным, потому что на оборонительных стенах, на крышах домов и за углами улочек прятались румынские лучники, весьма меткие. Эти лучники, которых вряд ли насчитывалось более трёх сотен, выпускали в турков очередную стрелу и исчезали, чтобы появиться вновь в другом месте и опять выстрелить. В итоге двое моих людей оказались убиты, а ещё несколько десятков — ранены.

Услышав об этом, я подумал о Гючлю, но почему-то совсем не беспокоился, как и во время ночной битвы. Нет, моё спокойствие вовсе не означало, что судьба этого турка была мне безразлична. Просто я не боялся смерти. Не боялся за себя, поэтому не боялся и за него. А если б боялся за себя, то и за Гючлю бы беспокоился.

"Ах, вот, в чём дело, — помнится, я улыбнулся, начав рассуждать так. — Мехмед беспокоится за мою жизнь потому, что боится за свою! Он по-прежнему боится моего брата! И поэтому полагает, что Влад может меня убить. Султан, как и все люди, судит по своей мерке".

Вот почему я даже не вздрогнул, когда уже поздним вечером, разговаривая со своими всадниками и расспрашивая их подробнее о городе, узнал, что Гючлю, как и многие, привёз из Тырговиште румынскую стрелу, которая воткнулась в кожаный доспех и застряла.

Мой любовник даже не был ранен. Он просто показал мне стрелу и показал, куда она воткнулась — в наплечник, и там осталась дырочка.

— Лучник явно метил мне в голову, но промахнулся, — сказал Гючлю, опять улыбаясь своей ровной белозубой улыбкой, которая мне так нравилась.

Однако стоило мне задуматься о том, должен ли я что-нибудь сказать и обещать этому турку несколько золотых монет за храбрость, как вдруг товарищи Гючлю начали рассказывать мне точно такие же истории и показывать дырки на доспехах.

Историй набралось несколько сотен. Вряд ли следовало раздавать так много золота, а мои конники и не стремились его получить. Они всё спрашивали меня, намерен ли султан занимать город, и огорчились, когда узнали, что не собирается. Это означало, что они не смогут набрать себе там всякого добра как добычу.

* * *

Сложно рассказывать всё по порядку, когда столько разных мыслей вертится в голове, а днём, когда я вместе с султаном слушал доклад турецкого начальника, помогавшего мне управляться с моими конниками, было именно так. Я думал о городе, о Гючлю... и о брате.

— Влад-бей опять избегает открытого боя, — доложил турецкий начальник.

— Значит, в городе засада, — проговорил Мехмед. — Наш враг ждёт, что мы войдём в город, а в городе с нами непременно что-то случится. Возможно, опять будет ночное нападение. Или мы вдруг обнаружим, что вода в колодцах отравлена.

— А как быть с этими лучниками, которые досаждают нам? — спросил турецкий начальник и предложил. — Мы можем попробовать поймать одного из них и узнать, в чём состоит замысел Влада-бея.

— Не нужно. Они, как мошкара, — усмехнулся султан. — Влад-бей оставил их в городе, чтобы досадить нам. А главного замысла они не знают. Незачем их ловить.

Я не был согласен с султаном. Мне почему-то думалось, что Влад не намерен устраивать в городе ловушку. Ведь тогда бы пришлось сжечь город — место, в котором прошло не только моё детство, но и детство моего брата. Конечно, было глупо рассуждать так, но я почему-то полагал, что даже сейчас, на войне, моим братом движет не только расчёт. Я судил по себе, потому что сам не стал бы сжигать город.