Проклятые

Во время прогулки по берегу моря Насекомых мы с Эмили наблюдаем за медленными, но верными улучшениями унылого пейзажа. Я указываю на самые интересные места: бурлящая река Раскаленной Слюны… грифы, кружащие над Гитлером и его теплой компанией, сосланной в самое мрачное адское место в аду. Объясняю, какие, казалось бы, произвольные правила нарушили люди, попавшие в ад. Например, каждому из живых разрешается использовать матерные слова не более семисот раз за всю жизнь. Большинство людей даже не представляют, как легко обеспечить себе проклятие на веки вечные, но как только матюгнешься в семьсот первый раз, ты уже автоматически обречен. Аналогичные правила действуют и в отношении личной гигиены: если ты в восемьсот пятьдесят пятый раз не вымоешь руки после посещения туалета, то неминуемо попадешь в ад. В трехсотый раз употребив слово «ниггер» или «пидор», независимо от твоей собственной расы или сексуальных предпочтений, ты приобретаешь себе пресловутый билет в одну сторону, а именно в геенну огненную.

На ходу я рассказываю Эмили, что мертвые постоянно шлют сообщения живым. Точно так же, как живые люди посылают друг другу цветы или электронные письма, мертвый может отправить живому боль в животе, шум в ушах или привязчивую мелодию, которая бесконечно вертится в голове и почти сводит с ума.

Мы неспешно шагаем вдвоем, лениво обозревая прогнивший кипящий пейзаж, и тут Эмили вдруг говорит:

– Я общалась с той девушкой, Бабеттой. Она сказала, у тебя есть парень…

Я отвечаю, что нет.

– Его зовут Горан? – уточняет она.

Я возражаю, что Горан – не мой парень.

Глядя на записи на своем канцелярском планшете, Эмили спрашивает, не скучаю ли я по мальчикам. Не жалею ли, что у меня не было и не будет школьного выпускного? И что мне уже не доведется ходить на свидания? Выйти замуж? Родить детей?

Нет, отвечаю я. Не особо. Команда стервозных мисс Вредин из моей старой школы-интерната, та печально известная троица, что научила меня игре во французские поцелуи, однажды решила просветить меня насчет человеческого размножения. По их словам, мальчики так рьяно стремятся целовать девочек, потому что с каждым поцелуем у них увеличивается пиписька. Чем больше девочек поцелует мальчик, тем длиннее вырастет его пиписька, а мальчики с самыми длинными писюнами получают высокооплачиваемую и престижную работу. На самом деле все очень просто. Мальчики посвящают всю жизнь отращиванию собственных гениталий, а когда наконец запихнут эту мерзкую штуку в какую-нибудь несчастную девочку, то кончик длинной пиписьки отламывается – да, постепенно плоть затвердевает, и мальчиковый писюн может сломаться, – а сам обломок остается у девочки внутри. Это естественное явление, как у тех ящериц, что обитают в пустынях и могут сбрасывать свои хвосты. Любая часть писюна, от заостренного кончика до почти целой сардельки, может отломиться прямо у девочки в ву-ву, и ее уже не достать.

Эмили в ужасе глядит на меня и морщится от отвращения, как не морщилась, даже впервые увидев Озеро чуть теплой желчи или Великий океан зря пролитой спермы. Про свой планшет она забыла.

Я продолжаю рассказывать. Отломившаяся часть мальчиковой пиписьки растет у девочки в животе и становится ребенком. Если пиписька разломилась на две или три части, из них образуется двойня или тройня. Все эти сведения получены из самых что ни на есть достоверных источников, уверяю я Эмили. Если кто-то в моей швейцарской школе-интернате знал что-нибудь о мальчиках и их нелепых гениталиях, то это были те самые три мисс Шлюхинды О'Шлюх.

– Выяснив, как получаются дети, – говорю я, – я совсем не жалею, что у меня нет парня…

Мы идем дальше в молчании. На мне пояс с сувенирами и предметами силы. Они покачиваются, звенят и стучат друг о друга. Периодически я вношу предложения. Здесь можно поставить красивую купальню для птиц. Или солнечные часы с живописной клумбой из розовых и белых петуний. Желая прервать затянувшееся молчание, я спрашиваю у Эмили, по чему из жизни скучает она.

– По маме, – отвечает Эмили. – По маминым поцелуям на ночь. По торту на день рождения. По воздушным змеям.

Я предлагаю развесить повсюду «поющие ветры», чтобы звон колокольчиков пробивался сквозь густые клубы черного дыма.

Эмили не записывает мою идею.

– И по летним каникулам, – добавляет она. – И по детским площадкам с качелями…

Впереди на тропинке появляется чья-то фигура. Кто-то идет нам навстречу. Какой-то мальчик. Он то появляется, то исчезает в густых тучах дыма. То его видно, то нет. Он одновременно и явный, и скрытый.

Эмили признается, что скучает по праздничным парадам. По контактным зоопаркам. По фейерверкам.

Мальчик уже приближается к нам, прижимая к груди какую-то подушку. У него хищные глаза, брови насуплены, губы изогнуты в чувственной усмешке. Его ярко-оранжевая подушка кажется пушистой и мягкой. На нем броский розовый комбинезон с длинным номером, нашитым на груди.

– Я скучаю по паркам аттракционов, – продолжает Эмили. – И по птицам… настоящим птицам. А не раскрашенным летучим мышам.