Простые люди

— Эхе-хе-хе, глупость наша. Можно очернить человека ни за что. Он, Степан-то Петрович, видал какой! А Марья… что Марья… Да он и не смотрит на нее, — сказал Сидорыч, желая успокоить Федора, но осекся. Федор так взглянул на Сидорыча, что слова застряли у старика в горле. Он испуганно попятился и, бормоча что-то под нос, пошел к своему трактору…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Дома, уставший от работы и измученный душевно, Федор, не раздеваясь, повалился на кровать и уткнулся лицом в подушку. Зачем было выдавать перед директором свое отношение к Марье, свою ревность… Может быть пойти сейчас к Головенко? Федор встал… Но тотчас же мысль о том, что пойти к Головенко — значит унизиться перед ним, остановила его. Конечно, Головенко будет доволен. А может быть и посмеется вместе с Марьей над незадачливым ухажором? Федор опять повалился на постель.

В это время раздался стук в дверь. Вошел Головенко. Федор присел на кровати взлохмаченный, с осунувшимся лицом и выжидательно уставился на директора.

— Еще раз здравствуй, Федор, — проговорил Головенко.

Федор не мог не заметить в глазах его какую-то грустную настороженность.

— Здравствуйте, — глухо отозвался он.

— Не ждал?.. Я знаю, что не ждал, а вот пришел… Поговорить с тобой пришел.

Головенко подтолкнул ногой табуретку к столу и сел на нее.

«Вот как, — подумал Федор, — подлизываться пришел, видно, в самом деле совесть нечиста…»

Федор холодно смотрел на Головенко. Степан, в свою очередь, спокойно рассматривал Федора, потом закрыл глаза и со вздохом провел рукой по голове.

— Я пришел к тебе, Федор, потому, что нам нужно выяснить кое-что, — начал Головенко. — Ты фронтовик, и тебе, конечно, понятно чувство дружбы… боевой дружбы, когда под пулями боишься больше за товарища, чем за себя…

Головенко вытащил из кармана табак и принялся крутить папиросу. Федор сидел у стола напротив Головенко с видом, ясно говорившим: «Ну, ну… дальше. В друзья напрашиваешься?»

— Если бы ты был таким, как, например, Подсекин, я бы к тебе не пришел. Мне кажется, ты по натуре не такой…

Федор вспыхнул:

— А, собственно говоря, какое ваше дело…

Головенко поморщился и нетерпеливым жестом остановил Федора.

— Я с тобой пришел не ссориться. Я пришел для того, чтобы дать понять тебе кое-что… Своим дурацким подозрением ты оскорбляешь и Марью, и меня, и память моего друга — Николая Решина. Память моего командира и друга…

Федор насторожился.

— Ты поступил неправильно.

Федор побледнел и жестко выговорил:

— Знаете, товарищ директор, вам никто не дал права вмешиваться в личные дела ваших подчиненных…

Федор остановился на полуслове. Головенко не перебивал его.

— Может быть вам не угодно, чтобы кто-то ухаживал за Решиной? Интересно. Я бы на вашем месте постеснялся придти с такими разговорами. Да уж, если на то пошло, я вам скажу откровенно, я собираюсь жениться на Марье… Я не какой-нибудь подлец.

За эти последние слова Головенко хотелось дружески обнять Федора. Он чувствовал, что Федор искренен и по-настоящему любит Марью. Сдерживая себя, Головенко сурово сказал:

— Если бы я думал, что ты подлец, я бы сейчас не сидел здесь… Это первое. И второе — кто тебе дал право думать о Марье, как о невесте, когда ее муж жив?

— Жив? О нем ни слуху, ни духу. Извещение пришло…

— Он жив, — твердо выговорил Головенко: — Марья верит, что он жив. Этого достаточно, чтобы нам, коммунистам, поддерживать в ней эту уверенность. Понятно? Или мы с тобой, как Подсекин, пользуясь случаем, должны стараться развратить жен наших товарищей-фронтовиков?

Федор покраснел.

— Мы с тобой находимся здесь для того, чтобы помогать фронту, сделать все, чтобы те, кто остался там, были спокойны и уверены… Это не лозунг, Федор, — нет, это кровная обязанность всех нас… Перед последним боем я поклялся Николаю помочь его семье, если с ним что-нибудь случится. Вот случилось… Я искал его после атаки и не нашел.

Головенко поднял глаза, полные грусти, на Федора. Лицо его было в тени, казалось совсем темным, и на этом темном лице светились яркоголубые глаза. Федор вдруг охнул. Лицо Головенко напомнило ему фронтовые дни и то, что пережил он однажды, уже ожидая смерти. Он вдруг вспомнил, где он видел это лицо, хрипло сказал:

— Не узнаешь?

Головенко долго и пристально всматривался в лицо Федора. И он вспомнил… С просиявшим лицом он подошел к нему, положил плохо гнущуюся правую руку на плечо Федора и сказал с новым чувством, обрадованно:

— Ну, здорово, старый знакомый.

…Танковая атака немцев была отбита. Широкое поле, изрытое снарядами, было усеяно подбитыми немецкими танками. Они пылали, смрадно дымились, торчали жалкими грудами мертвого металла. Несколько уцелевших танков, завывая, как израненные звери, поспешно укрылись в лесу. Фашисты огрызались. Взметывая в небо рыжевато-черные космы земли, изредка и ненужно рвались снаряды.