Простые люди

Клава вспыхнула и наотрез отказалась от туфель. Наглая самоуверенность Подсекина возмутила Клаву. Она стала присматриваться к нему и увидела настоящую сущность этого пошлого человека. Окончательно она разочаровалась в нем тогда, когда приехал Головенко. Новый директор внес свежую струю в жизнь коллектива МТС. Клава не могла разобраться, почему Головенко сразу же приобрел полное доверие краснокутцев, но она видела, что Подсекин остался в стороне, окончательно потерял свой авторитет. Она радовалась, что их отношения не зашли далеко и что поэтому она может с чистой душой смотреть в глаза Марье, Федору, всем «ребятам» и… Головенко. И почему-то при воспоминании о Головенко у нее начинало чаще биться сердце, душа замирала, как в далеком детстве, когда она впервые готовилась к выступлению на сцене: она наперед знала, что сыграет хорошо, но сладкое волнение, глухая тревога охватывали ее всякий раз, как только она вспоминала о предстоящем выступлении…

Клава думала о Головенко. Сегодня утром он позвал ее в кабинет и сказал:

— Пожалуй, нам с вами, Клавдия Петровна, придется на время покинуть кабинет и выйти в поле, помочь колхозникам. Вам не приходилось в поле работать? Приходилось? Ну, вот и отлично.

И директор приветливо улыбнулся.

Клава с пылающими щеками сидела под лампой в низеньком кресле, вытянув ноги в домашних туфлях. На коленях у нее лежала забытая книга. В дверь неожиданно постучали. Клава, предполагая, что это пришла Марья, обрадованно крикнула:

— Войдите.

Вошел Подсекин. Клава подтянула под себя ноги и зябко сжалась в кресле.

Не здороваясь, Подсекин швырнул фуражку на сундук, покрытый кружевной накидкой, подошел к столу и сел напротив.

Клава без удивления наблюдала за ним.

Подсекин сказал:

— Завтра уезжаю.

Клава пожала плечами, как бы творя: «Твое дело». Перевернула страницу и начала читать. Подсекин закурил и нервно прошелся по комнате. Бросил папиросу в таз под умывальником, подвинул стул к Клаве. Она отодвинулась и окинула его холодным взглядом.

— Что тебе надо? Зачем пришел?

— Ничего… Может, мне уйти?

— Можешь…

— Извини, я не понимаю.

Клава молчала. Подсекин изменил тон.

— Послушай, Клавочка, у меня нехорошо на душе.

— Иди опохмелись, полегчает, — усмехнулась Клава.

— Издеваешься?.. Было время, ты разговаривала со мной по-другому, — с горечью сказал Подсекин.

Клава пожала плечами.

— Было время, когда я еще не знала, что ты из себя представляешь и разговаривала с тобой, как с порядочным человеком…

Подсекин вскочил, как будто накололся на иголку.

— Значит, по-твоему, я не порядочный?.. Так?

Клава долгим взглядом, как будто видела его впервые, посмотрела на Подсекина. Он стоял перед ней чуть наклонившись вперед. Побледневшее лицо его нервно подергивалось. Подавляя в себе страх, на секунду охвативший ее, она спокойным тоном сказала:

— Уходите, Подсекин.

Подсекин криво ухмыльнулся, взял фуражку.

— Что же, может быть, я мешаю? Возможно вы поджидаете кого-то?

Подсекин насмешливо окинул взглядом уютную, чисто прибранную комнату, как бы ища подтверждения своей догадке. Клава резко выпрямилась.

— Вы уйдете или мне придется позвать соседей?

Клава сказала это тихо, но таким тоном, который не предвещал ничего хорошего.

Подсекин свирепо взглянул на нее, резким движением нахлобучил фуражку и выскочил за дверь.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Паша Логунова получила телеграмму. Муж, которого она уже два года считала погибшим, возвращался домой и просил встретить его.

В день прихода поезда Паша поехала на станцию. Вместе с ней увязалась Настя Скрипка, работавшая на МТФ. Настя часто ездила в город якобы к врачу, но колхозники не раз видели ее на базаре торгующей махоркой, подсолнухами, а иногда и маслом. Паша не любила Настю, но одной ехать было скучно.

Настя в необыкновенно цветастом городском платье запрятала в сено пятилитровый бидон и поставила в передок объемистый чемодан.

— Едешь в город — бери на все дни пищу, а то голодом насидишься, — в оправдание заявила она, пряча глаза.

Паша знала, что это неправда, что Настя везла и бидон и чемодан на базар, но она промолчала.

Лошадь, донимаемая оводами, отчаянно крутила хвостом. Она то резко дергала телегу и ошалело бежала, то вдруг останавливалась и тянулась мордой под брюхо.

Настя с любопытством поглядывала на Пашу: по какому делу едет она в такую жару на станцию? Но Паша молчала: лгать она не умела, а делиться своими чувствами с Настей не хотела.

Она подстегнула лошадь.

— Успеем, до поезда еще не скоро. Семафор еще закрыт, — сказала Настя.

Паша вспомнила, что у Насти муж тоже на фронте.

— Пишет тебе Михаил? — спросила она дружелюбно.

— Пишет, — небрежно, с усмешкой, ответили Настя. — Беспокоится, как я тут живу. Думает, пропаду без него.

— Поди, мешок денег нахватала, — кивнула Паша на багаж Насти.

— Хватай и ты, коли завидно. Лишняя копейка карман не оттянет. Свое продаю — не чужое, — отрезала Настя.

— Я не потому говорю. Засосет тебя жадность. Смотри, Настя…

На переезде Настя сошла с телеги и пошла к вокзалу пешком.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ