Простые люди

В это время раздался гудок на обеденный перерыв. Оставив работу, люди окружили Сидорыча. Подошел Лукин. Он распушил свою бороду, вытащив ее из-под полы ватника, куда прятал во время работы, чтобы не мешала.

— Здравствуй, Сидорыч, как поживаешь?

Лукин работал теперь бригадиром второй тракторной бригады в Комиссаровке на месте уволившегося Василия Прокошина. Он приехал в МТС, чтобы помочь своим трактористам закончить капитальный ремонт машин.

— Что это у вас весело тут? — осведомился он.

— Как же! Вот Сашуха схитрить вздумал, да не вышло.

Сидорыч обвел взглядом улыбающиеся лица трактористов. В их глазах он не заметил того насмешливого, снисходительного взгляда, который был так ему знаком раньше, когда он впервые сел на трактор, когда в него, как в тракториста, никто не верил. И Сидорыч без опаски быть поднятым насмех рассказал, как он растерялся перед кучей снятых с трактора деталей.

— Перепятнал, понимаешь-нет, частя мелом, а не подумал, что номерки-то смоются в керосине…

Сашка раскатился хохотом.

— Хуже бывает. Когда я подошел с ключом к трактору впервые, у меня аж руки затрусились. Ну, думаю, пропал. Ты еще смел, Петр Сидорович.

— Что же тут робеть? Дело общее, не один, не в темном лесу. Не Сашуха, другой бы помог кто, дело обыкновенное, — проговорил Лукин.

— Это-то верно… Так я и понимал, — сказал Сидорыч. — Сашуху, прямо скажу, спервоначалу на уме держал. Он парень дотошный…

— Конечно, — согласился Лукин. — Работу Сашка знает. Не было такого случая и быть того не может, чтобы трактористы друг другу не помогали. Народ свой, интерес у нас один.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Усталым приходил домой Сидорыч. Тяжелая работа изматывала его за день. Но в усталости он не признавался. И только к концу рабочего дня становился неразговорчив.

Сашка жалел старика и старался всячески помочь ему.

— Ребятенок я, что ли? — сердился Сидорыч, — или, думаешь, пупок надорву? Отойди…

Он отстранял Сашку и рывком поднимал тяжелые детали.

Дома, едва поужинав, он пластом ложился на кровать, с наслаждением ощущая блаженную истому в руках и ногах.

— Поберег бы себя, Петро, прыгаешь, как козел. За молодыми не угонишься… Отдохнул бы зиму-то, что тебе заработанного не хватит?.. — негромко выговаривала мужу Матрена, погромыхивая посудой за переборкой.

— Не можешь ты понимать, Матрена. Что я тебе бурундук какой, что ли? Натаскал с осени еды в нору и — полеживай?.. Совесть я еще не потерял, да и силенка имеется. Мы, Степахины, никогда последними не бывали. У нас в роду нашем такого не водилось. Кончится война да вернется Ванюшка — разговор другой. А теперь не время. Не такой я, чтобы дома сидеть. Руки, ноги свои — занимать не надо.

— Ну и ну! — вздыхала старуха, усаживаясь за пряжу.

Высокая и костистая, она сидела за прялкой прямо, плотно поджав губы. В больших руках ее веретено казалось детской игрушкой.

Матрена замолкла, слышался легкий шорох веретена, деловитое постукивание ходиков да под лавкой возня кур, шелестящих соломенной подстилкой.

Пришел дружок Сидорыча, сторож Никита. Поздоровавшись, он расстегнул крючки заскорузлого полушубка и сел на лавку.

Сидорыч подошел к Никите:

— Дай-ка твоего табачку отведать.

Никита протянул ему кисет.

— Слыхал? Наши Варшаву освободили.

Никита с радостным удивлением вскинул лохматые брови и вытащил трубку изо рта.

— Варшаву?

— А как же. Так тряхнули немца, что будь здоров!

— Как наш Ванюшенька, жив ли, нет? — вздохнула Матрена.

— Ты заметь, какие укрепления были под Варшавой — все нипочем, как пошли наши.

— А союзнички как?

— Кто их знает…

Сидорыч схватился за поясницу и кряхтя полез на кровать.

— Прилягу я, поясницу что-то разломило, к погоде должно.

— Вот у тебя погода-то где, — в мастерской. Каждый день — погода… — проворчала Матрена.

Сидорыч вытянулся на кровати и облегченно вздохнул:

— Союзники, союзники… Видать, больше брехать ловки, а на деле их нету. Ждут, когда наши в Берлин придут да позовут на готовое. Пожалуйте, мол, господин Чертилль.

Сидорыч сердито сплюнул.

— Кому война, а союзнички наши деньгу хапают, промежду прочим. Послушай Усачева, он тебе все расскажет…

Никита ожесточенно захрипел трубкой. Матрена встала и, подоткнув прялку под матицу, залезла на печь. Она знала, что если Сидорыч начал про политику — скоро эти разговоры не кончатся, будут сидеть до петухов.

И, действительно, Сидорыч повел долгий разговор с Никитой, обсуждая последние сообщения о положении на фронтах.

— К концу дело идет… Теперь уж скоро придут наши сыны, — сказал он наконец.

Матрена шумно вздохнула на печи. Сидорыч прислушался к ее вздоху, замолк, а потом оживленно сказал:

— Слыхал-нет, директор затеял в новых мастерских все станки на электричество перевести.

— Ишь ты! — изумился Никита, хотя это ему было уже известно.

— То-то вот и есть. Электрическую станцию хочет на реке строить. На твоей памяти мельница на реке стояла? Электрическая станция куда тебе против мельницы. Ну, однако без народу нам такое дело не осилить. Вот как возвратятся фронтовики — сейчас и начнем…

— А как японец?

— Японец? — Сидорыч привстал на кровати. — Причем здесь японец?