Простые люди

Подъезжая к дому, он не на шутку волновался — как примут его в селе. Настя писала ему о том, что будто бы ее незаслуженно сняли с работы в МТФ потому, что потребовалось место для Анны Буйновой. Письмо подействовало на него угнетающе. Михаил показал письмо старшине роты, степенному хозяйственному сибиряку. Старшина долго и хмуро раскуривал трубку. Сплюнув под ноги, он сказал:

— Выправить линию должен однако, иначе она из тебя лапоть сплетет.

Скрипка вместе с товарищами прошел с боями от Сталинграда до Одера. И все же ни широкие воды Днепра, ни тенистые фруктовые сады Украины не вызывали в нем того чувства, которое поднималось в его душе при воспоминании о тех местах, где он работал перед войной, где провел свою молодость. Выбросить из головы Красный Кут было невозможно. Это значило потерять что-то близкое, о чем тоскует душа, к чему рвется сердце…

Молча они доехали до деревни. Герасимов видел, что Скрипке не по себе.

— Обидел я тебя, Михайло Денисович, вижу, — сказал он, когда Скрипка слез около своего дома.

— Ничего, Кузьмич, так-то лучше. Нервы у меня крепкие, закаленные теперь, — невесело улыбнулся Скрипка, крепко стиснув Герасимову руку.

Подойдя к калитке, он ударом ноги распахнул ее. На дворе залилась звонким лаем собака, закудахтали куры.

— Кто там? — послышался встревоженный голос Насти из-за амбара, с огорода.

Скрипка, не отвечая, прошел по двору.

Увидев мужа, Настя ахнула и выронила из рук лопату. Она бросилась к нему и залилась слезами.

— Приехал. Живой, здоровый. Исстрадалась я без тебя, Мишенька, родимый мой! — запричитала она.

«Ничего себе, исстрадалась», — хмуро подумал Михаил, рассматривая пухлые щеки жены.

— Извели меня без тебя, в насмешку поставили, — жаловалась Настя. — Ты только подумай. Выгнали с мэтэфэ за здорово живешь…

Настя принялась рассказывать, «как измывался над ней Герасимов». Слезы у ней высохли, лицо стало злым, нижняя губа вздрагивала. Она не замечала и не желала замечать, что Михаил все больше и больше хмурился.

«Обо мне ни словечка, будто я не с фронта, а с курорта приехал», — с горечью думал он.

— Постой, постой, Настя, в избу-то хоть пусти.

Настя виновато засмеялась.

— И то. Муж приехал, а я… — встрепенулась она, оглянув огород. — Пойдем, пойдем. Завтра дополю. Гляди, какой капитал растет!

Скрипка окинул взглядом огород. Кроме табаку и подсолнухов, он ничего не увидел.

— А где же картошка? — спросил он.

— А на кой она сдалась? Тут хватит и на картошку и на маркошку.

— Та-ак! — протянул Скрипка. — На базар, значит…

Настя с удивлением взглянула на него и недовольно поджала губы.

— Как жить думаешь в дальнейшем? — спросил Скрипка Настю, пообедав.

— Что жить? Проживем! Ты свое старое место в сельпо требуй; имеешь право, как фронтовик, а я по дому буду, как жена служащего.

— А как же колхоз?

— Чего я там не видала? — фыркнула Настя. — Деньги имею; хватит мне пока, а там видно будет.

Скрипка закурил. В доме ничего не изменилось. На стенах висели те же фотографии, так же над окнами были растянуты вышитые полотенца с пожелтевшими кружевами. Только кровать была новая, да над ней висел разрисованный яркими красками «ковер», на котором было изображено какое-то подобие женщины, среди лохматых ядовито-желтых шляп подсолнухов. На душе у Скрипки было муторно.

— Вот что, Настасья Кирилловна. Давай-ка завтра иди к Герасимову, да скажи ему, что ты сглупила, и — в поле, в бригаду. Понятно? — выговорил он, исподлобья глянув на жену.

Настя округлыми глазами смотрела на мужа.

— Да ты что? Рехнулся? Чтобы я пошла к этому козлу. Да пропади он пропадом! Чтобы я покорилась ему? Не бывать этому! Проживу и без них.

Настя швырнула в сторону полотенце, которым вытирала посуду, и ушла на кухню. Скрипка задавил сапогом окурок, встал и поправил ремень.

— Это твое последнее слово? — спросил он.

— Да, последнее! — выкрикнула Настя.

— Та-ак. Значит, дороги у нас разные, Настасья Кирилловна. Извиняйте, не поминайте лихом.

Скрипка поднял с полу свой мешок и привычным движением закинул его за спину.

Настя выглянула из-за перегородки.

— Уходить собрался? — насмешливо спросила она. Лицо ее покрылось красными пятнами. В запальчивости она крикнула мужу:

— Ну, и скатертью дорога. Жила без тебя, небось, не подохну.

Скрипка круто повернулся на каблуках и вышел из избы, гулко бухнув дверью.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Головенко несколько дней жил в Комиссаровке. В это время Усачев получил записку от Станишина. Секретарь писал, что есть предложение назначить Федора директором Супутинской МТС. Он просил Головенко сообщить свои соображения.

Усачев, прочитав записку, сунул ее в карман и пошел к Клаве: может быть, она знает, когда Головенко вернется?

Головенко оказался дома: он только что приехал. В голубой майке, без сапог, он лежал на траве с газетой в руках. Клава с Олей хлопотала около плиты.

— Как дела? Три дня не был, — спросил Головенко, когда Усачев сел рядом с ним на прохладную шелковистую траву.

— Ничего, успели за пару дней перетащить всю токарную группу станков. Ребята работают напористо.

Лицо Головенко просияло: