Простые люди

На воскресник приглашались только мужчины, но и женщины и подростки отозвались на этот призыв — чуть не все село высыпало в этот день на берег реки… Работа шла споро. К вечеру котлован для установки бетонных быков был наполовину вырыт. Днище котлована спустилось уже ниже уровня реки, и в него начала просачиваться вода. Работать стало трудно. Слесари начали установку насосов для откачки воды. Земляные работы решили продолжать завтра. Усталые, но довольные люди потянулись к деревне. И только тут Головенко заметил Леню со своим звеном: измазанные глиной, ребята откатывали тачки с грунтом в распадок.

— Устали? — спросил Головенко.

— Не-ет, ничего! — хором ответили ребята.

— Кто из вас кончил семилетку? — сказал Головенко.

Таких оказалось шестеро, в том числе и Леня. Ребята насторожились и кольцом окружили Головенко.

— Ты не думал еще, куда пойдешь учиться? — спросил Головенко Леню.

— Я хочу на тракториста.

— Дело, — одобрил Головенко. И, подумав, сказал:

— А я хотел посоветовать тебе идти в техникум. Станцию построим — свои специалисты нужны будут.

— Я трактор люблю, — робко сказал Леня.

— Это хорошо… Ну, а если через пяток лет у нас на поле будут ходить электротракторы?

У подростка загорелись глаза. Веснущатое лицо его жарко вспыхнуло.

— А Гришка на агронома учиться мечтает, — кивнул Леня на черномазого паренька. Он сказал это таким тоном, что всем стало ясно: сам он теперь решил учиться на электрика.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Михаил Скрипка догнал Усачева.

— Можешь, товарищ Усачев, поговорить со мной?

Сбивчиво, перескакивая с одной мысли на другую, Скрипка стал рассказывать о себе — о жизни на фронте, о товарищах, о фронтовой дружбе.

Незаметно они подошли к деревне. Усачев с папиросой во рту шел в глубокой задумчивости, глядя прямо перед собою.

— А еще я хотел о самом главном — о чем и разговор начал. О Насте хотел поговорить. Все женщины сегодня на берег вышли, а ее нет. Как так? Почему? Может, я неправ, что взял да ушел от нее, бросил, а?

Усачев бросил папиросу, коротко, с убеждением, сказал:

— Неправ!

Скрипка что-то промычал, снял фуражку, ударил ею по ладони, будто выбивая пыль.

— Ты говорил с ней?

— Какое говорил! Сердце у меня кипело, когда Герасимов рассказал о ней. Только и сказал: «Эх, Настя, Настя!» Ну, конечно, еще пару слов добавил и ушел. А вот теперь вспомню о ней, чего-то сердце не на месте… Может быть, она не потерянный человек, как вы думаете, а? Что мне делать?

Усачев остановился.

— Что делать? Пойти к ней, поговорить, постараться убедить ее, что она без коллектива пропадет.

И они двинулись вперед. У дома, где жила Настя, Скрипка круто свернул с дороги и решительно зашагал к дому.

В этот день Настя не находила себе места. В деревне жизнь бьет ключом, затевают что-то строить, а она одна. Уехать? Куда, в город? Это невозможно. С первым мужем, уехавшим в город, она разошлась именно потому, что не хотела расставаться с этими с детства милыми сердцу широкими полями, голубоватыми увалами сопок, с тайгой.

Кроме того, в ней проснулось притупившееся с годами чувство к Михаилу, всегда мягкому в обращении с ней, уступчивому. Неужели уж так круто она свернула с дороги; что он не нашел возможным оставаться с ней под одной крышей? Муж — воин, орденоносец, с каким-то покоряющим твердым взглядом, с новым, незнакомым Насте упорством. Он пришел с поезда к ней, значит, намерен был жить. В чем-то, значит, она крепко провинилась, раз он ушел. В десятый, в сотый раз обдумывала всё это Настя.

«Если человек откололся от коллектива и если он не совсем потерял совесть, то должен почувствовать». Эти слова Засядько крепко запали ей в голову, жгли душу. В последние дни гнетущая тоска навалилась на нее, пропал аппетит, целыми днями, как во сне, слонялась она по огороду, по двору. Все валилось из рук. Назревало решение посоветоваться с кем-нибудь. Но с кем? — в отчаянии думала Настя, — кто ее поймет лучше…

Как только Михаил открыл калитку, на него с яростным лаем бросилась собака. Настя с деревянным корытом на вытянутых руках, как вкопанная, застыла посреди двора. Вокруг с нетерпеливым кудахтаньем суетились куры. Красный петух, склонив голову с мясистым гребнем набок, косил на корыто желтым глазом.

Михаил сел на крыльцо. Настя поставила корыто на землю (куры, налезая друг на друга, кинулись к корыту) и медленно принялась вытирать руки о фартук. Михаил терпеливо ждал.

— Чего пришел? — спросила она. Но лицо ее жалобно скривилось.

— К тебе пришел, Настя… Садись, потолкуем.

Настя покорно села на нижнюю ступеньку. На загорелых щеках ее не было пылающего румянца, какой поразил Михаила в день прихода. В уголках губ появились складки — видно было, что Настя многое пережила за последние дни. Михаилу стало жаль ее.

— Как, Настя, дальше будем?.. Может, будем жить, как люди живут?..

— Я тебя не гнала… Сам ушел, — тихо проговорила Настя, ребром ладони заправляя под платок выбившееся волосы.